— На этом все, — наконец дочитал доклад Голос, уже хрипящий настолько откровенно, что как бы ни пришлось брать его роль кому-то еще. — Ваше слово, нэх и этины.

Сложив бумаги на переносной столик, поставленный в кругу для удобства, он, пользуясь паузой, отпил воды из стакана. Интересно, ему хоть кто-нибудь догадался долить туда смягчающего горло отвара? Илора поймала себя на посторонней мысли, но не стала сосредотачиваться. Так, растекаясь во все стороны разом, лучше получалось воспринимать происходящее, вот-вот грозящий произойти взрыв.

Говорить начали все и сразу. «Недопустимо», «фатальная ошибка», «лезете в чужие дела» и «всегда так работали, и будем» перемешались в один невообразимый гул. Илора смотрела, замечая, что кое-кто из этих дельцов начинает терять лицо. И тем дальше, чем больше пытается ему объяснить неправильность его выводов сосед-водник. Ах, да, они же еще и по землям соседи. Лицо водника леденело. Человек начал размахивать руками, еще немного — и заедет сидящим рядом. А ведь к ним прислушиваются многие, это было видно по сосредоточенным взглядам. И по тому, как исказилось на пару мгновений лицо этина Джеро. Тут уже даже земляные, владельцы шахт Ташертиса, угрюмые и вечно всем недовольные, вскинулись. Ха, так и надо! Если уж их проняло…

— Спокойней, нэх и этины, спокойней, — устало взывал к собранию Голос, но кто бы его слушал.

В итоге угомонил всех взвывший ветер, заметавшийся смерчем в центре зала.

— Мы здесь не для того, чтобы выяснять отношения, — напомнил Голос. — Эти земли — наши земли, и мы должны заботиться о них, как было завещано Стихиями…

— Да сколько можно слушать эти сказки про Стихии!

И ти-ши-на. Такая, что аж звенит.

— Простите, этин Джеро, вы сказали «сказки»? — льдом в голосе нехо Имраиля можно резать алмазы. — Должно быть, то, что происходило триста лет назад на землях Льямы, где мы с вами сейчас находимся, тоже было в сказке?

— А что мы знаем об этом? — ядовито откликнулся тот. — Только со слов нэх — внезапно сошедших с ума. Всех, как один, по всем землям. Можно ли верить этим словам? Или эти ваши отпечатки босых ног в камне — доказательство? Да их любой огневик оставит!

Илора сдержалась только невероятным усилием воли. Иначе убила бы — за плевок в память о любимом многопрадеде.

— С-с-следы на площ-ш-шади в Тлало — тож-ш-ше с-сказка?! — зашипела, словно попавшая на раскаленный камень вода, и не могла заставить себя говорить нормально. — Рассказать вам, этин Джеро, что сталось бы с вашими предками, ес-сли бы не один огневик, ос-ставивший их, став Аватаром?

— Я полагаю, угроза искаженных была преувеличена, — поморщился тот. — Точно так же, как и ваши нынешние претензи…

Секундное затишье, позволившее ему почти договорить фразу, обернулось таким шквалом, что конца никто не услышал.

Задыхаясь от злости, едва удерживая рвущуюся Воду, Илора, как ни странно, ликовала. Стихии, да лучшего повода выдумать было нельзя! Да лучшей глупости… Любой, вообще любой нэх на упоминание искаженцев взрывается! Потому что мало погибших предков — а их немало полегло в той войне. Еще встречались, еще показывали ученикам, что это такое, искаженные Стихии. Еще учили закрываться!

Гвалт прервал только снова вызванный Голосом смерч.

— Объявляю перерыв. Нэх, этины, продолжим через два часа.

О, да, они продолжат. За два часа нэх накрутят себя до такого состояния, что сметут все возражения.

***

Если бы не школа, после Перелома Яр ни на шаг бы не отошел от Кречета, выплеснувшего на костровом круге слишком много сил. Он подозревал, что не только в этом дело: что-то с другом происходило, его словно внутренне корежило и меняло, перестраивая. Может быть, у кого-то другого это и прошло бы менее болезненно и затратно, а Кречет то лежал пластом, то метался в язычках огня, безвредного для окружающих, но словно не находящего в его теле места. Или выбирающего это место?

Яр надеялся, что хотя бы к пятому дню от Перелома Кречет оклемается, но куда там. Огневик пришел в себя, уже не метался в беспамятстве, но был слабее новорожденного котенка: те-то вовсю копошатся, а Кречет только и мог — чуть руками пошевелить и головой кивать.

— А у меня день рождения завтра, — сказал Яр, притащивший ему крепкого бульона с мелко нарезанным мясом и еще теплой лепешкой.

— Пятнадцать? — слабо улыбнулся Кречет. — Это хорошо. Самый шебутной возраст, хотя ты и так, — он пошевелил пальцами и тихо засмеялся, глядя на полыхнувшие уши младшего.

А Яр наклонил голову и грустно вздохнул.

— Мы в этот день всегда в Ткеше собирались. Бабушка пироги пекла, сладкие, с яблоками и грушами… И дядя с тетями приезжали. Иногда и пустынная ветвь. Да вообще все знакомые, кто про меня знал. Не то, чтобы большой праздник, просто тихие такие посиделки домашние… Бесился я потом, на другой день с друзьями.

Кречет накрыл его пальцы, комкающие одеяло, ладонью.

— А тут про твой день рожденья и не знает никто толком?

— Кэлхо знает. Я подумал — может, мы с ней погулять выберемся? Ну, в горы, недалеко, просто из города. Ну и… пригласил, олух, — встрепанная голова опустилась еще ниже.