Его никто не провожал, только взглядами. Яр знал, что сейчас будут настаивать отвар, разогревать еду, Кречет положит поближе к огню сменную одежду и одеяло, чтобы прогрелось. Знал это так же ясно, как видел дно Ока перед собой. Постоял на берегу — и шагнул в воду, разом погрузившись с головой.

Он не думал, как дышать, не думал, что вокруг вода. Шел по дну, озираясь, но не видел ничего, ни рыбешек, ни водорослей. Только чистый, вымытый камень и холодная прозрачная влага. И лежащая в самом центре Ока фигура, застывший, выгнувшийся в муке силуэт. Яр остановился рядом, присел на корточки, проведя рукой по смазанным известняковым панцирем, но вполне ясно читаемым чертам лица. Бело-розоватый камень казался живым, но он знал: это не так. Это всего лишь оболочка, под которой скрывается настоящий Родничок. Спит крепким сном, и чтобы разбудить его, надо всего лишь сломать камень, когда-то защитивший, перетянувший раны, а ныне удерживающий в глубокой дреме. Он знал даже, куда надо ударить, и ударил: коротко, рукой, водой — всем сразу. На поверхности, наверное, буруны пошли. А камень беззвучно треснул.

Обдирая пальцы, Яр принялся отколупывать осколок за осколком, нашаривая под ним холодную гладкую кожу. Резался, царапался, царапал спящего Родничка, но упорно продолжал свое дело. Прозрачная вода помутнела розоватыми облачками, осколки были острыми, как бритвы, но ему было все равно — он только знал, что надо торопиться. Сейчас, прямо сейчас, потому что потом может быть поздно.

Словно накопилось необходимое усилие, разбитый, частично разобранный его руками панцирь как-то одновременно просел, осыпаясь на изящно-тонкое обнаженное тело, взвихрились в воде длинные, на глазах завивающиеся тугими кудрями волосы. Яр потянул удэши за руки, усаживая, стряхивая остатки каменной корки. И тот открыл глаза, сонные, мутные, из которых медленно уходило выражение муки, сменяясь удивлением. Говорить под водой не получилось. Яр только пузыри пустил и перестал даже пытаться, вместо этого перекинув руку Родничка через плечо. Поднял его, — здесь это было куда легче, чем на воздухе, — перехватил поудобней и повел обратно, к берегу.

О том, что в озере вообще-то плавают, Яр вспомнил, только когда вынырнул и глотнул воздуха. О том, что тут, наверху — зима и мороз — когда окатило, словно кипящей водой, и мгновенно заледенели волосы у обоих. Он пробыл внизу слишком долго, тело остыло, принимая температуру озера, чтобы сохранить энергию, не растрачивая ее на согревание очень холодной воды. А Родничок еще был слишком слаб и толком не проснулся, чтобы управлять Стихией. Он замер бы сейчас ледяной статуей, если бы не Кречет и Янтор.

Окончательно в себя Яр пришел уже у костра, окутанный теплом. Кречет обнимал, под боком, полуразвернув крылья, грел Коготь, мурлыкал-потрескивал тихонько. А больше никого и не было.

— А где?..

Кречет только головой мотнул куда-то в сторону скальной стены, противоположной той, откуда они пришли.

— Как свихнулся, когда вас увидел.

— Ну, он столько лет ждал, — сил хватило на короткий смешок, потом шевельнул руками — и взвыл от боли.

— Тихо, тихо, — Кречет обнял его еще крепче. — Если этот… Буря его раздери!.. не очнется как можно скорее, то я сам туда пойду и его за косы выволоку. Потому что как мы будем возвращаться с твоими-то руками — ума не дам, — проворчал недовольно.

— На крайний случай, заночуем тут, — отдышавшись и кое-как пристроив огнем горящие ладони, пробормотал Яр. — Дров хватит, ничего…

***

— Ниилиль, Ниилиль, — тихо-тихо пели ветра, выстуженные, острые, отчаянно пытающиеся сейчас стать теплее и мягче. — Ниилиль, любимый, счастье мое, Вода моя Живая!

Он смотрел, с трудом узнавая — какой же Янтор стал… другой! И телесно, и внутри — неприкаянный. И верит, и не верит в то, что Ниилиль проснулся. Он и сам еще не верил. Там, в камне, было привычно. Тесно, темно, спокойно. Зажатый в ладонях Матери Гор, Ниилиль сначала страдал, потом успокоился. Боль ушла, затянулись раны. Остались лишь покой и ожидание, продлившиеся какое-то время. Вода омывала камень, капля за каплей вливалась в спящего, и он напитывался её силой. Полнился ею и спал спокойно, зная: когда он откроет глаза, его мечта наконец сбудется . Потому что камень нашептал ему сквозь сон: спи спокойно, родничок, маленький. Спи спокойно, твой ветерок ждет тебя.

Янтор. Акмал была самой старшей из тех удэши, которых Ниилиль знал, только она могла называть Отца Ветров так ласково, с беззлобной усмешкой — Ветерок. Он ей во внуки годился, но детей у Акмал не было. Тогда не было, а сейчас?

Ниилиль поднял голову от плеча Янтора, оперся еще неуверенными руками, заглядывая в его лицо. Почти незнакомое, постаревшее. Сколько же он проспал, если Янтор теперь может выглядеть так, а не молодым смешливым парнем?

— Дыхание мое… Сколько?

— Много, Ниилиль. Не важно уже. Ты проснулся, живой, здоровый… Остальное не важно.

— Важно, — упрямо возразил тот.

Поднял руку, прикоснулся к щеке Янтора, оставляя на ней влажный след.

— Сколько ты ждал меня?

— Четыре тысячи весен, — рухнуло ледяной глыбой на камни.

Четыре. Тысячи. Весен.

Для Ниилиля, который на свете-то прожил всего двадцать весен, подобный срок был попросту непредставим. Он опасался, что проспал несколько десятков, может быть, сто весен… Опасался, что Эфар до сих пор злится, что случилось что-нибудь еще… Но четыре тысячи! Как же Янтор все это время…

Прижав ладони к лицу, Ниилиль лежал, пытаясь осмыслить это, когда почуял запах крови. Слабый, чужой, мешающийся со своим. И вскинулся:

— Янтор! Тот удэши… Он же совсем слабенький! Даже раны зашептать не сможет! И там же огонек был рядом… Не дай Стихии встретит — испарит же!

— Что? О чем… — Янтор откликнулся на тревогу любимого, высвистнули ветра — и тут же опали, едва дошло, что имеет в виду Ниилиль. — О, Стихии! То дитя — не удэши, родной. Это человек. Тебя разбудил одаренный Стихиями человек, дальний потомок твоего старшего, Теальи.