Ее руки гладили его везде, куда только могли дотянуться. Он ускорился, и вскоре вокруг не осталось ничего значимого, кроме этих движений в ее теле и во рту.

И это совсем не походило на проигрыш, – как вообще такое могло прийти ей в голову? Она не сдалась, она уступила. И то, что сейчас между ними происходило, было неизбежной необходимостью. Она понятия не имела, когда или как Малфой стал ей нужен, но всё оказалось именно так. Это не было чем-то критически важным, вопросом жизни или смерти, но было тем, о чем она никак не могла перестать думать, – и теперь у нее было очень хорошее оправдание.

Они оба уступили. Уступили потребности, которая каким-то образом вылилась в обоюдное желание. Возможно, дело в том, что они слишком много времени провели неразрывно вместе, или в том, что просто были мужчиной и женщиной, которые оказались достаточно честны друг с другом, или же всё случилось из-за того, что они, одинокие и измученные, очутились далеко от дома. Может быть, существовала еще некая причина, о которой Гермиона даже не хотела думать. Да какая разница, ведь всё, что имело сейчас значение, это реальность, которая была хороша. Гермиона давно не испытывала таких эмоций. И если это внутреннее ощущение правильности, близкое к идеальности, являлось ошибкой, пусть так и будет. Она обдумает это потом. Когда-нибудь, когда он даст ей повод для сожалений, она вспомнит обо всём, что толкнуло ее на эту глупость. Но сейчас… сейчас были только он и она, и толчки, и это было почти так же прекрасно, как и он сам.

Малфой наклонился слизнуть пот с ее плеча, ключиц, груди. Гермиона скользнула пальцами по его влажной шее, протяжно застонав, когда он резче подался вперед. Она хотела его сильнее, глубже, в самые кости, под кожу. Желала стать легкой, как воздушный шарик, тяжелой, словно неподъемный валун, цельной и полной, чтобы никогда больше не чувствовать пустоты.

– Назови меня Гермионой.

Он с шумом выпустил ее сосок и поднял голову, – чернота почти поглотила серую радужку глаз. Его потемневшая от пота челка прилипла к коже, и она убрала прядь волос с его лба, прочерчивая пальцем линию до самых губ. Он поймал языком подушечку, но Гермиона повела ладонью ниже, по горлу к груди, где обвела светлый сосок. Рукой он приподнял ее бедра, меняя угол проникновения, и горячее дыхание обожгло раковину ее уха.

– Гермиона, – хрипло шептал он в такт движениям. – Гермиона, Гермиона, Гермиона.

Она кончила на девятом имени, и, все еще двигаясь в ней, Малфой отклонился, чтобы лучше видеть ее лицо. Она запрокинула голову и дрожащими ногами обхватила его бедра. Ее спина выгнулась, пальцы хватались за воздух и влажную кожу. Гермиона не отдавала себе отчета, что он смотрел на нее, что сама она издавала какие-то звуки, ей было плевать на всё. Всё, что имело сейчас значение, – это черно-красные всполохи перед глазами и поднимающееся изнутри удовольствие, заполняющее собой каждый миллиметр тела и грозящее разорвать ее в клочья. И пусть бы это случилось – ей было все равно, потому что то, что она испытывала сейчас, того стоило.

Он рвано выдохнул ей в шею как раз тогда, когда она затихла и подняла ослабевшую руку к его голове. Все это казалось Гермионе сном, кровь еще стучала в висках, заливая жаром лицо. Малфой взглянул на нее, отзываясь на прикосновение, и ей пришлось крепче обхватить его ногами, такими сильными стали его толчки. Пыталась подаваться ему навстречу, и он снова впился в ее рот поцелуем.

Затем что-то пробормотал и втянул в себя ее язык. Он был уже близко, она чувствовала, как дрожат его руки, как рвано и сбивчиво Малфой дышит. Он разорвал поцелуй и резко вздохнул, будто тонул и только что вынырнул на поверхность. Его глаза блестели, щеки были розовыми, с волос стекал пот, дорожками бежал по лицу, вниз по челюсти и каплями падал на ее грудь, заставляя Гермиону еще острее чувствовать себя частью Малфоя.

Застонал, сбился с ритма, снова несколько раз сумасшедше дернулся. Его голова запрокинулась, рот широко распахнулся. Глаза его были прикрыты, грудь тяжело и резко вздымалась, витой узор вен проступил на влажной покрасневшей коже. Малфой замер, все звуки оборвались, и Гермиона затихла вместе с ним. Задержав дыхание, смотрела, впитывая в себя его образ.

Несколько мгновений он не двигался, тесно к ней прижавшись, но секунду спустя глубоко вдохнул. Его веки закрылись, открылись, и рука рядом с Гермионой задрожала, словно Малфой хотел опуститься, но не решался на это.

Она высвободила руки, обняла его за плечи и мягко потянула на себя. Он рухнул на нее, потный и скользкий, и его сердце забилось рядом с ее собственным. Гермиона чувствовала жар его кожи, движение живота в такт дыханию. И ей это нравилось. Нравилось прикасаться, сжимать, давить и чувствовать. Нравилось ощущение единения после оргазма. Она даже могла сказать, что ей это было нужно.

Малфой вытащил руку из-под ее бедер и лениво потряс, – судя по всему, затекла, но его это не очень волновало. Сжал кулак, костяшками провел по ключице Гермионы, большим пальцем погладил кожу, разжал ладонь и обхватил ее плечо. Его дыхание холодило изгиб шеи, а растрепавшиеся светлые пряди щекотали подбородок.

Она могла бы заснуть. Эта мысль манила и соблазняла, и Гермиона не дала Малфою подняться, когда тот зашевелился. Конечно, дышать было тяжелее, но разве это важно? Поэтому просто закрыла глаза и отдалась накатившему умиротворению.

– Я тебе раздавлю, – его голос звучал низко и хрипло, почти так же хорошо, как когда он был возбужден.

– Ага, – прошептала она почти беззвучно.

Он снова попытался отстраниться, но она еще крепче вцепилась в него, и Малфой уступил напору, утыкаясь ей в шею. Она улыбнулась и чуть изогнулась: боялась щекотки, хоть и не любила этого признавать. Похоже, он это понял, – а может, Гермиона заразилась его паранойей, – придвинулся ближе и задышал чаще.