Девочка едва не слегла с болезнью – настолько её впечатлило это открытие. Воспитатели думали, что она подцепила на улице какую-нибудь заразу, и пару дней хлопотали над ней.

– Небось, трогала кошек бездомных? Нет? Не гладила? Или по лужам прыгала? Может, под дождь попала? Позавчера вон какой ливень разразился…

Умфи отрицательно мотала головой. Ей было страшно, что окружавшие её люди подозревают о ней что-то нехорошее, и ждала со дня на день, когда её придут умертвлять. Но этого не происходило, и малышка начала успокаиваться. Она внимательно приглядывалась к позам и жестам нянечек и воспитателей, дабы не упустить ни единого скрытого намёка на пробуждавшуюся в них агрессию. Но жившая в людях жестокость спала, и чем больше естественного спокойствия Умфи видела в окружавших, тем крепче засыпала её бдительность.

Пролежав в постели несколько недель, она была вынуждена возобновить посещение церкви. К этому моменту Умфи внушила себе обнадёживающую идею: будто Сайтроми – не её отец, а обманщик, как те злодеи из сказок, названные его именем, которому что-то нужно было от девочки. Что-то нехорошее. А её настоящий отец был из людского рода. Вот же она, маленькая девочка, стоит перед зеркалом, и ничегошеньки в ней нет чудовищного. Человек человеком. А вот Сайтроми на иллюстрации – непривлекательного вида создание со сросшимися рогами. Умфи просто не могла быть дочерью этого страшилы.

И всё же что-то внутри тревожно било в барабан. Эти додумки не объяснили, откуда у Нахиирдо способность зажигать белый огонь, а также почему Сайтроми заботился о ней не неделю или месяц, а довольно продолжительное время.

Чтобы страхи и слёзные позывы не взяли вверх, разум Умфи как будто огородил её от тягостных переживаний, и она смотрела на истории о Шести со стороны, не соотнося с ними себя. Будто всё, что известно о падших братьях и сёстрах, лишь миф – а возможно, так оно и было на самом деле.

– Вглядитесь в черты этих низменных существ, - медленно прохаживаясь вдоль лавок и держа книгу в вытянутой руке, говорил настоятель Магрос. – Сколько в них порочности и злобы, что отпечатались в каждом изгибе и складке на их теле.

– Сложно поверить, что когда-то они были людьми, - пролепетал самый старший мальчик.

У несчастной Умфи всё сжалось внутри, а в памяти всплыла картина. Сайтроми бросает крайне недружелюбный взгляд в сторону селения людей и говорит презрительно: «Никогда не имел с ними ничего общего. И никогда не буду. Правда вот…». Сайтроми долго смотрит на дочь, и этот взгляд до сих пор поражает воображение Умфи своей глубиной и многозначностью.

– У этой рога сплетены, как корона! – воскликнула одна из девочек.

– Нечему тут восхищаться! – осадил её Магрос. – Рога – атрибут высшего зла. Никого нет хуже и гаже этих шести существ. Присмотритесь, присмотритесь к ним хорошенько! И запомните их имена! Но никогда, я заклинаю вас, никогда не произносите вслух все шесть! Особенно в стенах святой обители. Если я попробую сейчас произнести их все, крыша рухнет нам на головы.

– Сат’Узунд, - тихий голосок прорезал тишину, а настоятель едва не подскочил на месте.

– Кто это сказал?! – рявкнул он.

В ответ тишина.

– Не сметь называть их нечестивые имена! – глаза мужчины вращались в орбитах, а взгляд метался с лица на лицо. Все дети разом вжались в лавки, испуганные его яростью.

Из всех присутствующих Умфи ближе всех сидела к Ланмону и знала, что это был он.

После окончания чтения, когда малышка направилась в приют, её догнал мальчик и с ходу выпалил:

– Я знаю, что ты слышала меня. Не выдавай меня Магросу, - произнёс Ланмон.

– Зачем мне выдавать тебя? – с недоумением спросила та. – Для чего ты назвал имя?

– Ну, я подумал… - мальчик замялся, не уверенный, стоит ли посвящать Умфи в свои затеи. – Если все шесть имён способны разрушить церковь, я подумал… ну… может, одно имя её только пошатает. Но ничего не случилось.

Подул холодный ветер, и дети поёжились.

– Назови их все.

– Что? Магрос сказал, что все разом нельзя!

– Трусишка, - сказала девочка. – Ты думаешь, они вылезут и съедят тебя? Прямо тут?

– Но ведь их имена такие… ну… сильные, что даже крыши у церквей обваливаются.

– Над нами нет крыши. Только небо. Или и оно свалится нам на головы?

Боязливость и смелость боролись в Ланмоне. Все эмоции отражались на лице мальчика с такой ясностью, как будто отпечатывали след в песке. Ему не хотелось казаться трусом, но предрассудки, вбитые в голову, держали его в цепких лапах страха.

– Трусишка, - ещё раз сказал Умфи, как бы подводя итог своим наблюдениям. – Если бы я помнила их, я бы все назвала.