С удовольствием погладила мягкую серебряную нить. Если бы можно было сплести пряжу из белого огня, наверное, она выглядел бы именно так, но была горячей, оставляла на коже красные полосы. Зато сплетённая из такого материала кофта оказалась бы очень тёплой.

Потянула за нить, и следом за ней из сумки выпрыгнули спицы, одну из которых я взяла в руку, а вторую положила на карту. До сих пор не понимала, как действует этот вид магии. Нет, с врождённой способностью Спустившихся реагировать на свои имена всё более-менее ясно. Это сродни биологическим часам или реакции на перепады давления в атмосфере, только что-то более глубокое и свойственное лишь им, жителям Нижнего этажа. Но как они создавали искусственную привязку к совершенно посторонним словам?

Первое, что меня интересовало, - сколько всего способов привязать Спустившегося к другому имени? Тот, что избрала Юдаиф, был направлен исключительно на поиск тех, кто озвучивал вслух слово «Умфи». Но спустя столько времени в дороге он казался мне ужасно неудобным. Очевидно, требовалось держать одну из спиц в руках, чтобы запускать невидимый механизм. Но не будут же Спустившиеся целыми днями ходить с ними? Что они тогда делают? Наматывают нити на пальцы и запястья? Думаю, истина заключалась в том, что я являлась наполовину человеком, а потому привязать меня к любому другому имени было не так-то и просто. Людская природа противилась этому. У жителей Нижнего этажа всё проще, и им не нужны спицы, чтобы почувствовать, как кто-то озвучил их придуманное имя.

Второе, что особенно тревожило меня, касалось большого процента возможной ошибки. Как сказала Юдаиф, она сделала так, чтобы серебряная нить реагировала на имя Умфи, но назвать его мог любой, кто когда-то был знаком со мной. Что будет, если старина Шитро Кунатек в сердцах воскликнет, что «вот эта девица» облапошила его на крупную сумму денег? Спица всё равно воткнётся в карту, указывая город, в котором я когда-то жила. Или Саратох Монтоги вспомнит, что однажды мог бы взять нерадивую Умфи в ученицы, если бы она не была такой сумасбродной. И я узнаю, где искать Осветителя, но не факт, что Рандарелл будет в этот момент с ним. Как тогда быть? Заколдовать спицу таким образом, чтобы она реагировала только на моего друга, старушка никак не могла. Моих воспоминаний о нём для этого недостаточно.

Я покрутила спицу между пальцами, представляя, что это шест акробата, и сгребла всё в сумку. Даже если бы в эту самую секунду благословение Терпящей снизошло на меня и магия Спустившихся вдруг указала местоположение Рандарелла, я бы не рванула к нему. Моё место тут, в Байонеле. Во всяком случае, до тех пор, пока не решится вопрос с Сайтроми.

– Как же тяжело найти тебя, - вздохнула я.

Пожалуй, настала пора поглядеть на храм и знаменитую могилу. Может, пока я буду в движении, что-то прояснится. Сидение на месте вызывало у меня ощущение застоя.

Перед глазами поплыли двухэтажные домики и довольно широкие дороги. Байонель был одним из четырёх городов на острове Утешающих Ветров. То Лиловые, то Утешающие… Неужели слово «ветер» настолько поэтично, что люди пихают его в названия?

Храм оказался самым обычным, не выходящим за рамки стандартов. Остроконечный шпиль крыши как будто пытался дотянуться до неба и прочертить царапину на идеальной голубой бесконечности. Когда я была ребёнком, шутила, что Терпящей не понравится дыра в полу, оставленная из-за неистовой веры Её почитателей. На самом деле устремление ввысь символизировало неустанную жажду человечества достичь своей богини в духовном плане. Вверх и к свету. Вознесение для святых, падение к демонам для грешников.

Я не порицала веру людей в Терпящую. В конце концов, существование Создателя являлось непреложной истиной. Может, Она давно ушла, но никто не мог знать наверняка и перестать надеяться, что Творец вернётся к детищу. Пусть люди верят в то, что считают правильным, если это помогает им облагородиться или смириться с несправедливостями жизни. Мне не нравилось как раз то, что они использовали веру для пропаганды агрессии и нетерпимости к другим, не согласным с ними. Строгость приведёт к порядку, заявляет Церковь. Порядок приведёт к миру. Но почему из этих чистых помыслов рождаются жестокость и злоба?

Люди были не единственными, кто искажал изначально правильные побуждения. Спустившиеся не лучше. Они трактуют свою истину, которая также ограничена и ведёт к агрессии. Каждый на своей половине поля тянул канат на себя. Как результат – все они просто стирали руки в кровь. Раз за разом, до бесконечности.

Справа от меня какая-то девушка набрасывала на листе эскиз храма. Она либо была практикующейся художницей, либо таким образом продляла память о привлекательных местах.

– В какой стороне кладбище? – спросила я у неё. Девушка пропустила слова мимо ушей. Она была так увлечена, что не оторвалась от холста, когда я повторила вопрос. Даже не взглянула в мою сторону. Как будто была не здесь. Я озадачено потёрла лоб и обратилась к прохожим.

Дойдя до кладбищенской ограды, я остановилась и флегматично навалилась локтями на заборчик. Мне расхотелось идти дальше. Достояние города меня не интересовало, а мои неторопливые прогулки ради убийства времени начали походить на непутёвое представление. Кого я пыталась убедить в том, что готова терпеливо ждать? Невидимых зрителей? Отца? Или же себя?

Я сверлила кладбище взглядом, будто оно было виновно в моём невезении. И это хранилище мёртвых тел оказалось не менее стандартным, чем храм в центре. Надгробные камни треугольной формы, отличавшиеся только оттенком да густотой травы вокруг, рябили в глазах. После смерти все равны, твердит Священное Писание, а потому и плиты, заточенными клыками торчащие в небо, не должны выделяться на фоне соседей. Если кого-то оскорбляла треугольная форма, можно было поставить рядом статую святого, но сам камень был примером строгого соблюдения традиций.