Помимо погребения законы Церкви допускали сожжение и замуровывание тел. Не здесь, но в каких-то странах подобное практиковали. Возможно, отдельные города моего родного континента допускали подобное, но я в них не бывала. Любопытно было бы поглядеть на знаменитые поля и лабиринты с каменными стенами, внутри которых покоятся умершие. Вместо урн и плит – выступы из стен в виде человеческих тел, внешне зачастую похожих на усопших. Каменные портреты взирают сверху вниз на проходящих мимо, и люди знают, что за этими безжизненными взглядами, где-то чуть глубже, замерли разлагающиеся тела. Интереснее этого только вопрос, как Спустившиеся избавляются от покойников. Увещевания Церкви, что они разваривают трупы до жижи и отдают на съедение сородичам, не кажутся убедительными. Типичные сказки.

– Чего повисла на ограде?
– окликнула старушка, хмурясь и тыкая в мою сторону палкой. – Нашла качели! Совсем головы на плечах нет! Твоим родителям должно быть за тебя стыдно!

Я лениво перенесла вес с одной ноги на другую, игнорируя её «праведный гнев». Дойдя до ворот и видя, что я только позу поменяла, бабка остановилась и с пущей ворчливость занялась:

– Оглохла что ли? Или приросла к ней? Я сейчас собак на тебя натравлю! Ишь молодёжь пошла, совсем распоясались!

Можно подумать, я посягаю на их святую землю тем, что опираюсь на забор. Вот ведь старая карга! Ещё бы пылинки начала сдувать с ограды, и, глядишь, Терпящая вообще растает от умиления. Ведь показывать свою любовь к Ней куда важнее самосовершенствования или доброты к окружающим. А ещё говорит, что это у меня нет головы на плечах.

– Чтобы я тебя здесь больше не видела! – ударил мне в спину контрольный вопль.

– Да плевать мне на твоё кладбище, беззубая зануда, - пробурчала я под нос. – Сайтроми, что только не приходится терпеть, пока…

Я осеклась и смешалась. Не хватало только, чтобы мои причитания выглядели как жалобы. Тем более что я и не планировала называть имя отца, само сорвалось.

Солнце начало закатываться, пряча золотисто-оранжевые лучи за деревьями. Если и дальше ничего не произойдёт, мне придётся искать убежище на ночь. Пока я брела по улочкам, не заметила вывесок трактиров. Возможно, где-то они и были, и теперь следовало осмотреть дома более тщательно.

Чем дольше я в городе, тем невыносимее сохранять твёрдость намерения. Пока была вдали от Байонеля, испытывала лишь стремление достичь цели. Оно не было приправлено какими-то сильными эмоциями, вроде нетерпения или тревоги. Я была бегуном, упорно идущим к финальной черте, который не задумывается над тем, как он будет жить через одну, пять или десять минут после пересечения линии. Важен лишь сам путь, препятствия на нём и восторг в конце. Бегун ведь не думает, как дела у его больных родственников или не забыл ли он покормить кота перед уходом, пока находится на дороге. Единственное переживание связано с тем, что ему не хватит сил достичь конца или другие сделают это раньше него. Но стоит ему добежать – и отодвинутые на задний план проблемы проступают вновь.

Я не продумывала план разговора с Сайтроми, пока двигалась в сторону Байонеля, хотя и мусолила интересовавшие вопросы. Не потому, что контролировать такие вещи сложно, а зачастую и невозможно. Просто я позволила себе плыть по течению: главное – встретиться с ним, а там будь что будет. Всё равно слова, которые заготовлю заранее, наверняка не потребуются. Но сейчас, имея кучу времени в достатке, сдерживать закономерно возникающие мысли становилось всё трудней. Я – бегун, который уже на финише, но ему всё не выносят полагавшийся приз, а потому, томясь ожиданием, он невольно фантазирует. А вдруг о нём забыли? А что он скажет в качестве благодарственной речи? А вдруг награда окажется не такой привлекательной, как обещали?

И мысли со временем плодятся. Мечтательная девчонка! Какие идеи рождаются и расцветают, стоит обронить пару капель надежды. В детстве мне было достаточно того, что Сайтроми заботился обо мне, стоял рядом, держа за руку, и повествовал свои странные сказки. Он один затмевал всех Спустившихся, чья значимость скукоживалась и усыхала на глазах, когда появлялся отец. И вся таинственная нижняя половина мира, куда тщетно стремятся проникнуть храбрецы человеческого рода, сворачивалась до размера комнаты, в которую я не торопилась забегать. Есть она, и ладно. Не так уж много надо ребёнку, чья Вселенная ограничена и проста, как пущенный по воде бумажный кораблик. Сейчас я потонула бы вместе с ним. Старые рамки казались маленькими, потому что посеянные когда-то ростки рвались за их пределы. Теперь уже баюкать на ночь или катать на плечах было недостаточно.

Померкший рисунок Спустившихся вновь обрёл яркость. И речь шла не только о народе в целом, который являлся одновременно соседом людям и безмерно далёкой непознанной загадкой. Больше всего меня интересовали те, что возвышаются над чужими макушками. Я редко думала о братьях и сёстрах Сайтроми как о собственных родственниках. Они ими и не были, но в чём-то… они казались мне близки. Я не хотела вычёркивать их из жизни, не узнав, что остальные короли из себя представляют. Что бы они сказали мне, если бы увидели воочию? Стала бы я со своей принадлежностью к людям пятном на их безупречной репутации? Подивились бы они моему существованию? Обрадовались бы? Вопросы, которые раньше казались лихорадочным бредом, обретали всё большую отчётливость, а со временем начали дробиться и ветвиться на более мелкие и глубокие. Как далеко я зайду в своих отношениях с роднёй, если даже в фантазиях боялась представить что-то серьёзнее первой встречи? Или в круг близких так никто и не войдёт помимо Сайтроми?

Мир тоже распух, как на дрожжах. Поначалу несмышлёная девочка заглядывалась на дверь, гадая, что скрыто за ней. А потом и вовсе, наслушавшись разных баек о запертой комнате, мечтала проникнуть в неё. Люди говорили, что в ней живут чудовища, которые мешают спать, а вещи никогда не лежат на своих местах. А Спустившиеся стеснительно добавляли, что в комнате, конечно, тесновато и не прибрано, но очень уютно. Вот только дверь была заперта, а ключа у девочки не нашлось. Может, отец проводит её когда-нибудь внутрь и покажет, что там и как.