С грубым гортанным звуком он оборвал поцелуй и поднял голову. Его дыхание вырывалось небольшими клубами пара и обжигало зимний воздух. Он разжал пальто вокруг неё и отступил, она опять осталась стоять одна.

Хелен поёжилась под натиском свежего морозного воздуха.

Рис потянулся внутрь пальто и начал рыться во внутреннем кармане. Взяв руку Хелен, облачённую в перчатку, он прижал к её ладони небольшой запечатанный конверт. До того, как она смогла спросить что это, он сказал:

– Скажи семье, что вам нужна платформа восемь, она находится за пешеходным мостом.

– Но, когда...

– Hwyl fawr am nawr, – он взглянул на неё в последний раз, в его глазах вспыхнул дьявольский огонёк. – Это значит – прощай до поры до времени. – Развернув её по направлению к семье, он легонько подтолкнул Хелен вперёд. Она помедлила и оглянулась с его именем на языке. Но Рис уже удалялся, пробиваясь через толпу решительной походкой.

Хелен спрятала письмо в узком рукаве платья и прочитала его намного позже, после того, как Девон в спешке отвёл семью к правильному поезду на платформе восемь, и они все расселись в вагоне первого класса. Когда поезд отбыл с вокзала Ватерлоо, начиная своё двухчасовое путешествие до Гэмпшира, она осторожно достала конверт.

Видя, что близнецы уставились в окно, а Кэтлин была увлечена разговором с Девоном, Хелен сломала тёмно-красную восковую печать и развернула письмо. 

Хелен,

Ты спросила сожалею ли я о нашей помолвке.

Нет. Я сожалею о каждой минуте, проведённой с тобой в разлуке. Я сожалею о каждом шаге, который не приближает меня к тебе.

Моя последняя мысль перед сном о том, что ты должна быть в моих объятиях. Нет ни покоя, ни радости в моей пустой постели, где я сплю с тобой только во снах и просыпаюсь, проклиная рассвет.

Если бы у меня было право, то я бы запретил тебе отправляться куда-либо без меня. Не из-за эгоизма, а потому что быть без тебя всё равно, что пытаться перестать дышать.

Подумай об этом. Каждый мой вздох теперь принадлежит тебе, cariad. И мне остаётся только считать дни до момента, когда я верну их назад, поцелуй за поцелуем.

Уинтерборн. 

Глава 12

Стоя на коленях перед книжным шкафом в закутке для чтения наверху, Хелен разбирала ряды книг и откладывала те, что хотела упаковать с собой. За три недели, проведённые в Приорате Эверсби, она насобирала целую комнату вещей для своего нового дома. Каждый предмет имел своё значение: шкатулка для шитья из розового дерева, принадлежащая её матери, фарфоровый поднос для туалетных принадлежностей с нарисованной стайкой херувимчиков на нём, детский банный коврик с вышивкой, изображающей Ноев ковчег с животными, и стул для гостиной из красного дерева с треугольным сиденьем, который всегда занимала бабушка по линии матери Хелен, когда приезжала с визитом.

Она постоянно пыталась себя чем-то занять, чтобы отвлечься от меланхоличной тоски, которая поселилась в её сердце.

– "Hiraeth", – угрюмо, подумала Хелен. Знакомый домашний уют потерял свою привлекательность, и её привычные занятия превратились в рутину. Даже забота об орхидеях и упражнения на пианино стали утомительными.

Как вообще что-то может казаться интересным в сравнении с Рисом Уинтерборном?

Она так мало времени провела с ним, но в эти несколько часов он обладал ею и ублажал с таким пылом, что теперь её однообразные дни просто блекли в сравнении со всем этим.

Потянувшись к ряду с журналами об орхидеях матери, Хелен вытащила их и сложила один за другим в обитый парусиной дорожный сундук. Двенадцать тетрадей были обтянуты простой синей тканью, а страницы скорее приклеены к корешку, нежели пришиты к нему. Однако для Хелен они были бесценны.

Джейн, леди Трени, заполнила их все сведениями об орхидеях: зарисовками разнообразных видов и описанием индивидуальных особенностей и характеристик. Иногда она использовала журналы в качестве дневника, записывая личные мысли и наблюдения.

Чтение этих записей помогли Хелен понять её неуловимую мать намного лучше, чем когда-либо при жизни. В те времена Джейн неделями или месяцами жила в Лондоне, перекладывая воспитание детей на гувернанток и слуг. Даже когда она заезжала в Приорат Эверсби, то напоминала скорее изысканного гостя, нежели родителя. Хелен не могла припомнить случая, когда бы её мать не была идеально одета и надушена, драгоценности не украшали бы шею, уши и запястья, а волосы живая орхидея.

Никто бы не подумал, что у леди Трени, чьей красотой и остроумием всегда восхищались в обществе, существовали какие-то заботы. Однако наедине со своими журналами Джейн проявляла себя несчастной, одинокой женщиной, разочарованной тем, что не смогла произвести на свет больше одного сына.