Яра засмеялась. Никогда в жизни ей не было так весело. Она всегда выполняла чьи-то приказы, поручения, желания... А сейчас все эти людишки со своими страстями были подвластны ей. Как марионетки. И она принялась дёргать за ниточки.

Вот Лиза с аурой фанатичной дуры. Яра подкинула ей капельку ума, чтобы поняла, что она натворила и ужаснулась. Тюленичев. Напротив, слишком хитёр, ему не помешает немного поглупеть. Стёпа. Ах, какой добрый, честный, благородный... На тебе скотства ломоть. Бобров. Хитрости ему, жадности, шкурником его сделаем! Какой-то молоденький парнишка, дурачок, романтично влюблён в графиню. Пусть он увидит, какая это тварь. Пусть побудет циником. Зомби. С этим сложней, он не живой, все эмоции пригашены, но что-то шевелится. Да это же зависть. Это он живым завидует. Усилить. Убрать мудрую снисходительность, сделать обидчивым, как ребёнка. Пусть получит!

Окунь. Яра задумалась. Окунь ей нравился. В конце концов, он её спас. Она оставила Окуня и принялась, не выбирая цели, швырять в толпу сгустки агрессии, злости, нетерпимости. И вот уже замелькали кулаки, замельтешили дубинки, мечи и шпаги. Их надо было подтолкнуть совсем немного. Они сами этого хотели. Готовились. Принесли с собой цепи и свинцовые трубы. Они оправдывали себя: «Это для самообороны. Это если те на нас нападут».

Яра поняла, что уже нет необходимости заводить толпу. Они сами прекрасно подпитывали себя затаённой в глубине сознания звериной яростью. Уже можно было от них забирать излишки Энергии. И за потраченные крохи Силы она собрала богатый урожай.

– Цепная реакция, - со вкусом произнесла Яра и пошагала к дерущимся.

***

– Стёпа, ты что творишь?!
– заорал я и бросился в битву.

Мне повезло вклиниться как раз между отрядами Лёниных отморозков и Лизиных выкормышей. Не активируя защитное поле, я своим палашом выбивал мечи и освинцованные биты, левой рукой вырывал цепи, валил мальчишек на землю подсечками и просто пинками. В горячке, не заметил, как чья-то шпага распорола мне плечо, как выпущенный из пращи камень угодил прямо в колено.

– Назад!
– кричал я.
– Стоять!! Смирно!!!

Всё было бесполезно. Они рвали друг друга голыми руками, зубами, топтали упавших ногами, они озверели и упивались своим зверством. Выпученные глаза, орущие пасти, брызги крови и вязкий, густой воздух, остановившееся время... Они сцепились не на жизнь, а на смерть. Они хотели этого. Их готовили к этому. Им долго внушали, что они особенные, избранные и дело их правое. Самое нужное дело. Они были готовы. Не за себя. Ради великой цели. Во имя будущего.

Вот Маша красиво, словно в замедленной съёмке, с кровожадной ухмылкой на лице бьёт ногой в голову мушкетёра из Лизиной свиты. Это я научил её этому удару. Лахтадрель схватил за грудки толстого мужика, по виду фермера и долбит его по лицу своим лбом. Стёпа с остервенением ломает мальчишкам руки и ноги отобранной у кого-то дубиной. Бобров притаился за опрокинутой набок повозкой и подленько бил зазевавшихся тупым копьем в спину. Мелькнуло лицо Лизы. Она рыдала, и я как-то услышал её сквозь вопли боли и бешенства:

– Толя, останови их!
– в голосе графини было столько неподдельного горя, что я оторопел.

А рядом с ней сидел Тюленичев. Ему пробили голову, и он хохотал, размазывая кровь руками. Зомби взирал на побоище отстранённо. Как мне показалось, он одобрительно кивал головой.

– Так вам и надо, так и надо, - приговаривал зомби.

На краю эстрады, свесив ножки, сидел Прокопий. Похоже, он единственный не обезумел в этой заварухе. Я дёрнул его за ногу и сказал:

– Играй.

– «Секс и пемоксоль»?
– с сарказмом спросил он и покрутил пальцем у виска.

– Нет, эту...
– я не знал названия песни.
– Ну, как там у тебя: «Верь мне, я исцелю твою душу, я излечу твоё сердце, скучно не будет со мной...»

Прокопий взглянул на меня уже с интересом, поднёс к губам трубу и над полем битвы разнеслись чистые, пронзительные ноты щемящей мелодии.

Этот вкус зависти приторно-горький,

этот вкус радости видеть

девичьи только глаза.

Это страх вспомнить о том, что здесь было,

это крик слабости, петли и пыла,

это всплеск гордости -

я-то уж знаю, кто против, кто за...

Верь мне, я исцелю твою душу,

я излечу твоё сердце,

скучно не будет со мной.

Дай мне повод держаться сомнений,

так вот без предположений,

выжил твой главный герой...[3]

И в такт неспешной песне замедлился темп сражения, затихли боевые кличи, прекратился лязг оружия. Музыка снимала наваждение, успокаивала людей, приводила в чувство. Самые отчаянные ещё продолжали по инерции свару, но их растаскивали, с ужасом оглядывались, спешили на помощь раненым.