Когда стемнело, улица опустела: красные девицы разбрелись по своим хатам. Из ворот дома Чуркина вышли два человека; это были приказчик и каторжник Осип. Первый из них огляделся на все стороны и сказал:

– Кажись, никого не видно!

– Кому теперь быть, да и погодка начинает погуливать, видишь, какой ветер поднимается.

– Ну, так я пойду, ворота не запирай, я скоро возвращусь.

– На чаек бы с тебя нужно!

– Дам, за мной, брат, не пропадёт, только увидать бы её.

– Авось, увидишь, – заключил каторжник, провожая приказчика глазами, и подумал: «Здоров, собачий сын: от моего кистеня жив остался».

Тихо пробирался приказчик около избушек, наполовину занесённых снегом. Вот он поравнялся с домом старосты и намеревался перейти улицу, как вдруг за углом послышались чьи-то голоса, он притаился и стал вслушиваться в разговор, но никак не мог уловить его, благодаря сильному ветру. Два человека выделились из-за угла строения и пошли через дорогу к дому старосты.

Приказчик, смотря на удалявшихся от него двух субъектов, долго раздумывал о том, кто были эти люди, но голос урядника, долетевший до него по ветру, разрешил ему загадку; он понял тогда, что кроме деревенского старосты с ним быть некому; но откуда они шли, для него оставалось неизвестным. Он никак не мог предположить, что они были в гостях у кузнеца. Горя нетерпением видеться с своей возлюбленной, приказчик всё-таки не тронулся с места, пока неизвестные не добрались до дома и не вошли на двор. Оглянувшись по сторонам, молодой паренёк зашагал через дорогу к дому старосты, притаился за углом его и поминутно выглядывал из-за него, наблюдая за появлением Степаниды. «Ну, если она обманет, да не выйдет, как сказала, – думал он, – несчастный человек я буду, потому невмоготу мне станет перенести несбывшиеся надежды на свидание с нею». А ветер выл, срывая с крыш кое где оголившуюся от снегу солому, и тёмная, непроглядная, как могила, ночь, висела над деревней.

В это время Чуркин с Осипом, освободившись от гостей, беседовали между собою в светлице, при тусклом свете сальной свечи. Разбойник сидел на своей кровати, сколоченной кое-как из досок, а Осип приснастился на скамейке и покуривал свою коротенькую трубочку. Речь их шла об уехавшем в Тагильский завод помощнике исправника.

– Кажись, он и хлопотун, но нет у него нюха, – сказал Василий Васильевич после некоторого размышления.

– Это ты про кого говоришь? – спросил каторжник.

– Да вот про помощника исправника все думаю; наш богородский исправник, Семён Иванович, потолковее его будет, не так бы повёл розыски.

– А как же, атаман?

– За обыски бы прямо принялся, да за расспросы, кто и когда выезжал из деревни, да зачем? Замучил бы этим. А то что он? Приехал в деревню, спросил два слова, напился чаю, выспался, да и дальше поехал! Тот бы всю ночь, мало две, три ходил бы по деревне, да выглядывал.

– Ну, не хвали, тебя он всё-таки взять не мог.

– Нет, братец, он так за мной следил, что два раза чуть-чуть я ему не влетел, из-под носу у него ускользнул: раз меня братишка спас, а в другой – брат Степан за меня в болоте поплатился.

– А всё-таки тебя не поймал?

– Если бы и изловил, то никак не живого, а мертвого. Живым в руки я бы ему не дался, а раз всё равно пропадать, пустил бы прежде ему пулю в лоб, а потом и себе, если бы сдаваться мужикам пришлось, вот что! – сказал разбойник и снова предался раздумьям.

– Оно так. Вот и я однажды в такую засаду попал: становой с тремя сотскими в избе меня подкараулил, – мужичок один меня выдал, – да взять-то меня не пришлось. Только это он схватил меня за шиворот, я выпустил из рукава рубашки кистень, да как свистну его по башке-то, он тут и присел; мужики увидали, как брызнула из его темени кровь, и наутёк, а я за ними, да в лес, ну, и поминай, как меня звали.

– Иуда-то жив остался.

– Это какой такой?

– Тот, который тебя выдал?

– Как бы не так! Целый год его караулил; попался это он мне ночью на дороге, с базара ехал, я его и успокоил на веки, с тех пор другие меня никогда и не трогали.

– Молодец, люблю за это. Так и я с подобными сыщиками поступал, много на тот свет отправил, они и боялись, а без острастки с ними нельзя, – за грош продадут нашего брата.

– Как, атаман, думаешь на счёт свадьбы-то?

– Что тут думать-то? Три радужных взял пока, а там поглядим.

– С приказчика, что ли?

– А то с кого же? не с кузнеца, вестимо.

– Когда же он тебе соблаговолил?

– Да вот вечерком сегодня я от него их получил. «Поможешь, говорит, увезти девку, ещё пять таких же дам». Даст и больше, такую махину подведу…. А Степаниды всё-таки ему не видать: жаль, девка хороша.

– Не ему, так все равно кузнецову сыну достанется.

– Ну, ещё посмотрим. И у тебя губа, небось, не дура, сам от такого кусочка не откажешься, – сказал разбойник и стал ходить по светлице.