Первые монархи ганноверской династии, не отличавшиеся совершенным знанием английского языка, перестали посещать заседания Тайного совета, положив начало практике управления страной через кабинет министров. На протяжении XVIII в. действующий кабинет министров состоял из пяти должностных лиц, пользующихся личным доверием монарха, один из которых обязательно являлся членом палаты общин. Состав кабинета мог быть и шире, особенно в период военных действий, когда ему стремились придать больший политический вес, или в случае формирования коалиционного правительства, когда таким образом стремились обеспечить коллегиальный характер принятия важных для общества решений. Тенденция к расширению состава действующего кабинета и профессионализации функций его членов стала очевидна во второй половине XVIII в. 260

Характерно, что в то время, когда формировалась политическая практика управления страной через кабинет министров и разрабатывались процедурные аспекты его деятельности, современники воспринимали его как неконституционный орган. Такое отношение к кабинету министров является яркой иллюстрацией переходного состояния той политической системы, в которой он действовал. Кабинет министров, в отличие от Тайного совета, уже не являлся исключительным проводником ординарной прерогативы монарха. В то же время, он еще не был поставлен под контроль парламентского большинства в той степени, которая была необходима для придания ему вполне определенного статуса исполнительного органа, ответственного за процесс текущего управления страной. 261

Еще одним аспектом, оказавшим самое существенное влияние на оценку изменений в конституционном устройстве и партийно-политической системе Великобритании первой трети 20-х – середины 30-х гг. XIX в., стал религиозный фактор. Это касается исследования антикатолических настроений в Англии на протяжении «долгого XVIII в.» и взаимоотношений официальной англиканской церкви с нонконформистами. Отечественная историография традиционно переоценивает степень секуляризации европейских обществ в XVIII-XIX вв., не уделяя должного внимания религиозной проблематике. Так, антикатолические настроения в 1688 г. оцениваются Т. Л. Лабутиной как «нелепые домыслы и истерия». 262 Более взвешенный взгляд на проблему прослеживается в работах Т. С. Соловьевой, где антикатолицизм рассматривается как своего рода «национальная память». 263 В британской историографии, напротив, с середины 60-х гг. прошлого века прослеживается тенденция к абсолютизации религиозного и конфессионального факторов в истории страны в XVIII – первой трети XIX вв. Дж. Китсон Кларк призывал «вернуть религию в картину жизни Англии XIX в». 264 Этот призыв был услышан: религия «вышла из гетто церковной истории». 265 Двадцать лет спустя Дж. Кларк утверждал, что конфликт между диссентерами и англиканами привел к крушению «конфессионального государства» и английского «старого порядка», став одной из важнейших составляющих «конституционной революции» 1828-1832 гг. 266

Что касается антикатолицизма, то на нем акцентировал внимание Э. Норман, констатируя «всеохватность антикатолических настроений» и их постепенное затухание только к концу XIX в. 267 В 1982 г. в сборнике «Религия и национальная идентичность» К. Роббинс обратил внимание на «христианское многообразие Британских островов», указывая не только на английскую, но и на шотландскую и валлийскую идентичность, зачастую в противовес британской. По мнению автора, официальная англиканская церковь отождествляла себя с собственно английской идентичностью, и это создавало ощутимые проблемы для диссентеров. Роль церквей в становлении национальной идентичности противоречива, и обобщения тут неуместны. 268 Противоположных взглядов придерживался Д. Беббингтон. Он считал, что хотя принадлежность к местным церквям определялась в XIX в. в том числе и по этническому признаку, интегрирующая роль протестантизма бесспорна. За пределами Британских островов протестантизм был британским, а не шотландским или валлийским. 269

Большой резонанс в середине 90-х гг. прошлого века приобрела историографическая концепция Л. Колли. Исходя из определения нации как воображаемого политического сообщества, а не только исторического феномена, основанного на этнической или культурной гомогенности, автор полагает, что изобретенное между 1707 и 1837 гг. понятие «британцы» наложилось на более ранние культурные и этнические идентичности. 270 Компаративная работа П. Ихалайнена исследует влияние религии в трех протестантских странах – Англии, Нидерландах и Швеции. Историк использует проповеди, прочитанные перед монархами и членами их семей. Он отмечает, что словоупотребление «протестантский народ и свободная нация», «реформированная церковь и свободная нация», «протестантская нация свободнорожденных британцев» вполне типично для Британии 30-х гг. XIX в., как и широко распространенная антикатолическая риторика. 271

Кембриджский исследователь К. Хейдон исследовал антикатолицизм XVIII в. и отметил не только его географическую неоднородность, но и ослабление антикатолических настроений в образованных слоях британского общества. В качестве «другого» здесь подчас выступали и протестанты-диссентеры. Антикатолицизм, по мнению К. Хейдона, был идеологией, сглаживающей социальные разделения. 272 Оригинальную скептическую позицию занимает Дж. Блэк. Он не разделяет теорию Дж. Кларка о «конфессиональном государстве» и не поддерживает тезисы Л. Колли. Главный антагонизм, по его мнению, происходил между англиканами и диссентерами, тогда как антикатолические компании возникали лишь периодически, когда к этому давали повод действия властей. Следовательно, об интегрирующей роли католицизма, по мнению исследователя, говорить не следует. 273 Более осторожный скепсис прослеживается в работах Т. Клейдона и И. Макбрайда. Они опровергают позицию Л. Колли и говорят об амбивалентности протестантизма, который мог быть как объединяющим фактором, так и фактором разделения. 274 Неприязни к папизму, по их мнению, было недостаточно для преодоления разногласий между англиканами и диссентерами, но ее с лихвой хватало для определения «внешнего круга» британской идентичности. Наконец, Дж. Вольф акцентировал внимание на всплеске антикатолицизма в конце 20-х – середине 40-х гг. XIX в. Он отметил, что, несмотря на антикатолические настроения, протестантам не только не удалось создать мощную организацию по типу «Лиги борьбы против хлебных законов», но и вообще добиться хоть сколь-нибудь значительной координации действий англикан и диссентеров. 275

Что же касается изучения конкретных историографических аспектов реформ 1828-1829 гг., связанных с предоставлением политических прав диссентерам и эмансипацией католиков, а также исследования места и роли указанных преобразований в «конституционной революции», то здесь сложилась весьма интересная и показательная ситуация. Основоположником современного подхода к проблеме является профессор университета Нотрдам, специалист по истории католической церкви монсеньор Ф. Хьюз. В середине 60-х гг. прошлого века он высказал взгляд, в соответствии с которым эмансипация католиков была важнейшим событием не только в церковной, но и в политической истории Великобритании. По его мнению, эмансипация разрушала один из конституционных принципов «Славной революции» 1688 г. – союз англиканской церкви и государства. «Господство аристократии базировалось на религиозной, политической и экономической привилегии. Теперь первой из них пришел конец», – писал Ф. Хьюз в своей знаменитой, выдержавшей несколько изданий работе. 276 Таким образом было положено начало традиции комплексного исследования событий 1828-1829 гг., в котором религиозные и политические аспекты пересекались порой самым неожиданным и замысловатым способом. Продолжателем этой традиции стал крупнейший специалист по церковной истории Великобритании второй половины прошлого столетия Дж. Мэйчин. Профессор университета Уорвик полагал, что реформы 1829 и 1832 гг. – явления до известной степени противоположные. Эмансипация, проведенная вопреки воле большинства, доказывает, по мнению автора, изолированность парламента от народа. С точки зрения Дж. Мэйчина эмансипация – последнее из значимых деяний нереформированного парламента. 277 Похожую позицию в данном отношении занимал Дж. Бест. Исходя из своей комплексной историографической установки, он уделял основное внимание анализу взглядов защитников «старого порядка», ревнителей неизменности конституционных принципов 1688 г. Исследователь подчеркивал, что консерваторы были осуждены историками-вигами потому, что в 1828-1829 гг. они проиграли, хотя выступали искренними сторонниками конституции 1688 г. и союза государства с англиканской церковью. Дж. Бест критиковал вигскую историографию и придавал большое значение личному и субъективно-богословскому факторам в истории. 278 До середины 80-х гг. прошлого века появилось еще несколько работ, в которых религиозные аспекты «конституционной революции» исследовались с позиций, предложенных Дж. Бестом. 279

Из современных историков, исследующих события 1828-1829 гг., выделяется последователь Дж. Кларка Р. Хоул. Он полагал этот исторический отрезок даже более важным, чем парламентская реформа 1832 г. Как и его учитель, он считал, что религиозные реформы стали основой в крушении «старого порядка», тогда как парламентская реформа «сыграла подчиненную роль, являясь лишь следствием ослабления старого порядка, вызванного именно эмансипацией». По мнению Р. Хоула Англия в первой трети XIX в. оставалась конфессиональной страной, поэтому невозможно изучать ее историю только с экономической точки зрения (как марксисты), или с точки зрения «политического прогресса» (как виги). 280