— Удачи, Дед Мороз! — услышал я в спину. Я поднял вверх сжатый кулак и, не оглядываясь, пошел за сколопендрой.

Я бесцельно шел по туннелю под зоопарком. Сколопендра бежала впереди, я брел за ней. То есть у меня были цели. Выйти наружу, раздобыть ботинки. Была и еще одна цель, но все это были цели промежуточные, тактические. Стратегической не было. «Не было, не было, не было», — шаркал я тапочками.

Я шел как во сне, в тебя погружен… мне Фидий сопутствовал и Платон… Нет, причем тут Платон. Мне, как всегда, сопутствовал мой цыпленок… и только он.

Из-за поворота вывернулось воображение.

— Ну, блин, где тебя носило? Я без тебя цель не вижу.

— Целеполагание — это не твое. Это мое, — согласно кивнуло воображение.

Впереди послышались звуки песнопений, потянуло дымом свечей и запахом ладана.

«Катакомбная церковь», — догадался я.

Электрическое освещение кончилось. Из металлических колец, вделанных в стены, торчали коптящие, вонючие факелы. Навстречу повалил раннехристианский люд. Рабы и изгои гордого Рима.

Сколопендра перебралась на стену, чтобы не затоптали. Мне тоже пришлось посторониться, пропуская крестный ход.

Когда распевающая псалмы толпа миновала, я вошел в опустевшую церковь. Пещера, приспособленная для проведения религиозных отправлений, была сухой и высокой. Теряющийся в темноте свод поддерживали грубо вырубленные из толщи камня колонны. Редкие свечи, горевшие перед иконами, не могли рассеять мрак подземелья. Я перекрестился.

«Вхожу я в темные храмы, Совершаю бедный обряд», — подумал о Ленке.

Я бросил свой импровизированный мешок на пол и сел на него, прислонившись спиной к колонне. Поднял глаза. С иконы на меня смотрел JC, и он самым веселым и неожиданным образом подмигивал мне из-под тернового венца.

— Ну, и какого хе…а ты не дал мне ее любви? — зло спросил я.

— Это не ко мне, — усмехнулся Он. — Это к Папе. Это Он пишет судьбы и раздает люлей. А я спасаю вас, идиотов, от вас же самих. Вот только плохо получается. Уж слишком много в вас идиотизма.

— Каких налепили, — мрачно ответил я.

— Ой-ой! Только не надо перекладывать ответственность за свое дерьмо на Высшие Силы. Вашу карму и так фильтруют. До хрена всего прощается, что автоматически — типа: «Не ведают, что творят», что по просьбе и раскаянию. Вы получаете только за то, что вообще ни в какие ворота не лезет. Да, и не забудь, ворота у каждого свои. Твои, например, вроде футбольных. Вон то самоубийство с рук сошло. Нашли смягчающие обстоятельства. Даже встречу вашу устроили. Знаешь, сколько усилий необходимо затратить, чтобы вас одновременно воплотить в одном месте и в одно время? Даже приблизительно не представляешь.

— Ну да, в одно время, — негодующе фыркнул я. — разнесли, блин, на тридцать лет.

— А на сто тридцать не хочешь?

— Уж лучше на сто тридцать.

— Да ну? И ты так легко отдашь свои письма и книжки, встречи и прикосновения? Прикосновения, которыми живешь эти пять лет и, возможно, будешь жить до самой смерти?

Я промолчал.

— Загляни в алтарь, там есть для тебя спаслание, — сказало воображение.

— Блин, это ты? А как же Иисус? — удивился я.

— Ты что, вообразил, что Он станет с тобой разговаривать? Ну ты воображала, — засмеялось воображение.

— Черт, — сказал я.

— Не черт, а бог, — ответило воображение. — Пойди посмотри.

Я тяжело поднялся, вынул свечку из подсвечника и прошел в алтарь. Церковь была ранней и ни иконостаса, ни алтарной преграды в ней еще не было. Приблизив свечу к стене, я обнаружил текст, написанный латинскими буквами. Он начинался словами: «Ya gotov rasskazat svoyu istoriyu…» и заканчивался: «…Sudba moya bila predopredelena».

Я перечитал его два раза, прежде чем понял, что удостоился пародии. Господи! Она написала на меня пародию! Она сочла это возможным и интересным! Она думала обо мне, она читала мои тексты. Я узнавал все свои основные мотивы: жизнь в сновидении, красавица и чудовище, болезненное чувство невозможной, неразделенной любви, попытка найти облегчение, изливая свои муки на бумагу, призрачность и недоступность самого образа.

Я коснулся пальцами неровных строчек.

— Господи! Ну почему ты не дал мне счастья жить с ней, спать с ней, будить ее по утрам, кормить завтраком, отвозить в школу и институт, покупать ей одежду, готовить ей еду и стирать ее вещи?

оглянулся. Вокруг был грубый, холодный камень подземной церкви. Церкви, еще не запятнанной расколом, религиозными войнами, инквизицией, интригами, коррупцией и гомосексуализмом. Церкви, священники и прихожане которой еще могли помнить Спасителя живым, а не только видеть изображенным на иконах.