Алфавит грешника. Часть 2. Было Не было Могло
вернуться

Лузгин Владимир
Шрифт:

«Всерьёз я в юности едва ли…»

Всерьёз я в юности едва лиПредставить мог такую жуть,Что в нищете, в полуподвалеЗакончится мой грешный путь.При всех способностях и фарте,Не знавший страха и стыда,На блеск побед сулящем старте,Как это виделось тогда.Я не давал себе поблажки,Не потакал страстям своим,Ходя в отглаженной рубашкеИ бритым, словно херувим.Причём, не глядючи на риски,Себя под чёрти что кроя,Отца и мать, родных и близких –Кого не мучил только я.Уже светил мне чин высокий,Дающий власти произвол,Но с женщиною черноокойМеня Господь зачем-то свёл.И всё построенное мноюСгорело начисто, дотла,Когда она своей игроюМеня, смеясь, с ума свела.

«Вспорхнули, кинувшись гурьбой…»

Вспорхнули, кинувшись гурьбой,Выстраиваясь вереницей,В небесный омут голубойС любовью вскормленные птицы.Вверяясь крепкому крылу,Лишь завершится бабье лето,Они спешат сквозь хмарь и мглуПо им лишь ведомым приметам.Пока подвыпившая рать,Выцеливая жертв из стаи,Коль не получится добрать –Подранками не разбросает.Что, не погибнув на лету,Из сил последних, еле-еле,Дотянут в леса темноту,В свои грядущие скудели.Что, отыскав болот закут,Или довольствуясь канавой,В уединенье доживут,В мучениях до ледоставаА незатронутым свинцом,Удастся, обойдя преграды,Увидеть Каспий и Нам-Цо,Их острова и водопады.Там до весны прожив, опятьВернуться к брошенному дому,Птенцов взлелеять и поднятьСемьёю всей в небесный омут.

«Всего лишь побег от большого корня…»

Всего лишь побег от большого корня,Я знаю и спорить не смею:Есть люди правдивей и лучше меня,Талантливее и умнее.А сколько ещё на земле мудрецов,Пока не открывшихся миру,Скрывают среди разорённых дворцовТуппумы, пергамент, папирус.Как непредсказуемо, что предстоитИзвлечь из загадочных творчествТому, кто сейчас в колыбели сопитИль рожи родителям корчит.Поэтому стоит ли мучиться мне,Сравнения в памяти множа,Со сгинувшим временем наедине,С руками скрещёнными лёжа.Всего лишь побег от большого корня,Я знаю и спорить не смею:Есть люди правдивей и лучше меня,Талантливее и умнее.

«Всевышнего деяния мудры…»

Всевышнего деяния мудры,Пускай необъяснимы сразу нами:Он спас меня, избавив от игры,Когда за стол садился с шулерами.Потом его невидимая длань,То бархатная, то как кожа гада,Казалось, завела в Тмутаракань,На самом деле – вывела из ада.Чтобы под гром иерихонских труб,Под отзвуки пастушеской свирелиПознал я цену сладострастных губИ язвы, кровоточащей на теле.А ярости внезапных неудачНе удивлялся: жизнь идёт по кругу,Коль за спиной надрывный женский плач,Как крик последний преданного друга.Поэтому теперь, отныне, днесь,Постясь или посматривая порно,Не спорю я, что бог на свете есть,Молчу покорно.

«Всю ночь в бесчинствах кутежа…»

Всю ночь в бесчинствах кутежаПо обмыванию премьерыБыла ты девственно свежа,Игрива, и горда без меры.И я попёр, как меж авто,Взбесившись, лошадь гужевая:Налил вина, принёс пальто.А ты чужая.Звонил. Являлся. Лебезил.Непонятый, неоценённый.Стихами цвёл или разилВ зависимости от персоны.Я исполнял каприз любой,Себя бессчётно унижая,Лишь только чтобы быть с тобой.А ты чужая.Дни, словно листья на ветру,Кружась и падая, летели,Ведя со мной свою игруБез всякой цели.В которой с тупостью телкаПочти дошёл до грабежа я,Чтоб разодеть тебя в шелка.А ты чужая.Меня водили топтуны,Сопровождая до арестаС документацией вины,Деянья, времени и места.И приняв тяжкую статью,Из уст судьи с лицом каржая,Я просто плюнул на судью.А ты чужая.Не сомневаюсь: только лишьЕдва успею удалиться,Как тут же плечи оголишьИ защебечешь, словно птица.Так у актрис заведено:Жить, чью-то жизнь изображая,Пока не кончится кино.Где ты чужая.

«Выпал я из братвы, как птенец из гнезда…»

Выпал я из братвы, как птенец из гнезда,Просто выброшен был чужаком-кукушонком,И сменилась моя путевая звездаФонарём над тюремною шконкой.Мне бы к воле уйти потаённым путём,Оторвавшись от вохры, стоящей по кругу,Чтобы встретить того, кто с позорным ментомРасплатился за сучью услугу.На него посмотреть бы единственный раз,Если сможет он выдержать взгляда,Засмеяться и выстрелить точно меж глаз,Или вы пожалеете гада?

«Вырвать ноздри бы мне да на лбу…»

Вырвать ноздри бы мне да на лбуВыжечь буквами крупными – «грешник»За бесчинства мои и гульбуВ годы матери слёз безутешных.Всё хотелось мне сразу, за так,Где с согласья, где силой, где ложью,Презирая простых работягС их надеждою в милости божьи.А как нравилась мне хрипотцаПесен, мною пред бабами петых,Вопреки поученьям отцаИ его дальновидных советов,Чем в пылу жизни я пренебрег,Словно дьявольской тронут печатью,По себе меря времени бег,По себе выбирая занятья.Сам, собой, о себе, для себя,До кусочков, крупиц и осколков,И вину свою усугубя,Не исполнил сыновьего долга.Без меня умирали они,От дитя своего дорогогоНе дождавшись в последние дниНи гроша, ни последнего слова.Вырвать ноздри бы мне да на лбуВыжечь спицей калённой – «изменник»,За бесчинства мои и гульбу,За родителей, мной убиенных.

«Выслушивает молча бог…»

Выслушивает молча бог,Как ему ангелы глагольше:«Он сделал всё, что только мог,Не меньше и не больше».Когда на деле, не в киноИль на магическом концерте,Власть вместе с чернью заодноСмогли его добиться смерти.Но он не сдался просто так,Он до последнего мгновеньяПытался, разгоняя мрак,Приблизить время пробужденьяСтраны, народа и умов,В надежде дармового сыраОпоенных дурманом словПродажного телеэфира.Он не жалел души своей,А с нею сил – до истеченьяПоложенных судьбою днейТой самой кожею шагренью.Чтоб вырвав с корнем из душиБезволие с совковым страхом,Не извиваться, как ужиИ не дрожать, подобно птахам.Да, он исполнить не сумелЗадуманное в полное мере,Не докричал и не допелО нашей непотребной эре.Но в гуле кованных сапог,Под крик служилых уберменшей,Он сделал всё, что только мог,Не больше и не меньше.