— Рисовал?! — Альбинос отшвырнул Карна в сторону. — Где ваш поганый барак, показывай, живо!

Дверь в барак слетела от пинка. Следом за наместником втиснулись солдаты с карбидными фонарями, и в бараке враз сделалось очень светло. Стремительным шагом наместник прошёл к указанному гамаку, где под одеялом свернулась неподвижная фигура — и отбросил одеяло в сторону.

В наступившей тишине кто-то из солдат шёпотом помянул Вечного, а перемазанный грязью Карн испуганно всхлипнул. В гамаке скрючился человеческий скелет — причём даже с виду очень старый: кости побурели от времени. Беззубый череп таращился провалами глазниц.

Наместник молча склонился над останками, взял скелет за левую руку и приподнял — на запястье блеснуло нечто плоское, будто металлический паук, впившийся в кости. Альбинос пригляделся, потом взглянул вниз: на грязном полу ещё можно было различить затёртые ногой следы рисунка.

— Мой господин, — осмелился подать голос Карн. — Что это?..

— А это картина преступления, — каким-то пустым голосом отозвался наместник. — Этот ваш Ржавый поговорил со стариком, и вызнал всё, что ему нужно. Помог ему лечь обратно в гамак, укрыл одеялом… — Он коснулся металлическими пальцами свёрнутых шейных позвонков скелета. — И сломал ему шею. Мгновенно и бесшумно; чистая работа. Ну, а затем устроил свой побег.

— Но почему кости?..

— Старик слишком зажился на свете, — непонятно проронил наместник. — Даже не представляешь, насколько.

— Нет… — пискнул доносчик откуда-то из-за спин солдат. — Я слышал немножко; он же обещал, что Хруща освободит!

— Он и освободил. — Альбинос накинул одеяло на кости и выпрямился. — Поднимайте по тревоге все лагеря. Высшая готовность! Пускай рассылают патрули, привлекают добровольцев — что угодно, но он не должен уйти. Передать в Острог срочную депешу: побег особо опасного заключённого. Живо!

— Ваше точнейшество, — уже за порогом барака догнал его Карн. — Всё будет исполнено! только… Осмелюсь спросить, этот Ржавый — кто же он на самом деле?..

Эрцлав Батори, наместник Северной провинции, взглянул на чиновника, будто впервые его увидел. Потом отвернулся и поднял лицо к небу, навстречу дождевым каплям.

— Враг государства, Карн, — бросил он. — Враг, который был опасен и прежде, а уж теперь опасен вдвойне. И если ты надеешься, что он утонет где-нибудь в болотах или попадётся на зубок местному зверью, и проблема решится сама… то надеешься зря.

Город Анкервилл расположился на дне узкой горной долины, взобравшись по склонам извилистыми улочками и гребнями крыш.

Долина, приютившая город, давала мало простора. Дальше к северу она сужалась в непроходимое ущелье, насквозь прорезавшее Закатные горы. Поэтому Анкервилл рос в основном ввысь: то и дело возводились новые этажи и мостки через улицы, а старые здания обрастали надстройками, как пни грибами.

Жители Анкервилла гордились двумя вещами. Во-первых, именем своего города. Конечно, назван он был всего лишь в честь анкерной вилки, которая в часовом механизме передаёт движение с шестерней на маятник — и всё же, зваться в честь детали часов почётно и приятно. Не все города и селения Империи могут похвастаться этим.

А во-вторых, анкервилльцы гордились своим заводом.

Завод, дававший городу жизнь, вскарабкался ещё выше и незыблемо врос в склон громадами корпусов. Закатное солнце озаряло его угрюмые кирпичные стены и бликами дробилось в высоких арочных окнах. Издали он походил на дракона, что разлёгся на уступе и лениво озирает город с высоты, будто высматривая добычу. У завода тоже было имя — целиком он звался Восьмой Завод Часовых механизмов Вечерней Провинции.

На заводе были шлифовальные цеха, где тяжёлые металлические болванки — заготовки для будущих изделий — обдували струями песка под давлением, очищая их от окалины. (Металл для завода доставляли с севера, и на каждой болванке было отчеканено зловещее клеймо северных шахт: таким помечали каторжников). Были сборочные мастерские, где из готовых деталей собирали механизмы: от маленьких, с орех величиной — до огромных, как шкафы.

А между теми и другими находились цеха, где из металла вытачивали сами детали. День напролёт здесь царил шум — стрекотали и лязгали приводы, вгрызались в металл резцы и свёрла; жарко гудело пламя в печах, где закалялись пружины, стальные «мускулы» будущих машин. В дни срочных заказов здесь было не продохнуть — воздух полнился запахами гари, смазки и раскалённого металла…

* * *

— …Ааап-ЧХИ!

Коул проморгался и утёр нос рукавом. Острый запах въелся в ноздри, как говаривал старый Гай, «по самые ухи» — даже слезу вышибало.

В носу опять засвербело, и мальчишка прищурился на солнечный свет, чтобы чихнуть. Лучи заходящего солнца наискось пробивались в цех сквозь высокое витражное окно в пол-стены; в золотом свете плыли и кружились пылинки. Коул глубоко вдохнул и зажмурился… но зуд унялся, и чихнуть не вышло.

— Тринадцатый! Чего прохлаждаемся? — грянул сверху жестяной голос, перекрывая шум работающих станков. — Мух, что ли, считаешь? Премии лишу! Ну-ка, щётку в зубы и за работу!

Конечно же, это был заводской управитель, господин Геруд. Стоя на галерее под потолком цеха, он наблюдал за работой, и время от времени зычно покрикивал в рупор. Геруд часто обходил цеха с «внеплановыми проверками», не скупился на порицания и выговоры. На собраниях он любил повторять, что вся работа держится лишь на его «бдительности», а без него завод давно бы встал.