— Триста двадцать шесть граммов, — сообщил из зарешеченного окошка в стене старший учётчик Банджи: пожилой и седенький, в круглых очках и с мятой фуражкой на лысине. — Молодец, парень, так держать. Гляди-ка, за сегодня почти целый вагон намёл!

— Стараюсь, мастер Банджи, — усмехнулся Коул. Банджи, один из немногих на заводе, всегда был добр к малолетним работникам, и для каждого находил хорошее слово.

— Вот и правильно. Старайся, малец, труд — первое дело! Это нынче легко стало, повсюду машины всякие: а вот мы раньше… Эй, сынок! А ну, не стучи по весам! Сколько тебе говорить, всю точность собьёшь! — Последний выкрик относился к Гвиду: тот высыпал мусор на весы и стукнул совком по «подносу», вытряхивая остатки стружки.

Коул поспешил отойти, не желая слушать про «раньше». Всё-таки Банджи иногда был удивительно небрежен к Правилам, вспоминая про… то, чего нет.

Наконец где-то снаружи прозвучал гудок: тяжёлый, низкий гул поплыл над заводом. Смена закончилась, и станки один за другим останавливались, отключённые от зубчатых приводов. Мастеровые и мальчишки-уборщики оживлённо потянулись на выход.

— Стоять! Куда?! — рявкнул в рупор Геруд. — Минута Верности! Всем построиться для клятвы!

Хмурясь и ворча, рабочие выстроились в неровную шеренгу. Опять… Хуже склочности и злопамятства управителя были лишь его верноподданнические чувства.

Геруд спустился с галереи по железной лесенке и прошёлся перед рабочими, как генерал перед строем солдат. Плечистый и тучный, с грозно выпирающим брюхом, затянутым в извечный фиолетовый сюртук. Щекастая физиономия была украшена мохнатыми бровями и пышными усами — но при этом управитель был совершенно лыс, будто всё ушло в усы и брови.

— Уважение! — провозгласил Геруд, взмахнув рупором. — Никакая дисциплина невозможна без должного почтения к власти. И, как следствие — к руководству, представляющему власть! — Он окинул шеренгу хмурым взглядом. — И вот как раз почтения среди вас я не вижу. А значит — и дисциплины! Каковы три признака рабочей дисциплины?

— Рвение, тщание, внимание, — прозвучал в ответ нестройный хор. Из-за любви Геруда к нравоучениям, эту считалочку уже заучили все наизусть.

— Именно! Но пока что мне некого поставить в пример: и в особенности это касается вас, мелкие вы тунеядцы! — Управитель заложил руки за спину и угрожающе наставил блестящее пуговицами брюхо на мальчишек-уборщиков. — Империя заботится о вас больше родной матери: она даёт вам обед и жильё, одежду и образование… Но что важнее всего — дарует возможность отблагодарить её усердным трудом. И чем же вы ей платите? Невыполнение плана, нарушение режима, драки, курение и игра в карты на перерывах! Неблагодарность, вот что это такое, клянусь Вечным!

«Уж кто бы о картах говорил!». Коул сдержал усмешку. Геруд был известен всему Анкервиллу как заядлый картёжник, и часто просиживал в карточном клубе за столом с городскими богатеями.

— Пока я не дождусь от вас порядка — никто из вас не дождётся от меня премии, — подытожил Геруд. — Ладно… Всем принести клятву! — Он повернулся к окну, и все вслед за ним подняли взоры на витраж. Раньше окно шестого цеха закрывала стена из полупрозрачных кирпичей-блоков зеленоватого стекла: говорят, их добыли аж в самом Запределье. Но потом Геруд распорядился заменить её огромным витражным окном. (По слухам, он это сделал ради списания каких-то нетрудовых доходов, а дорогое запредельское стекло — тайно продал на юг).

Витраж представлял собой поясной портрет Вечного. Бессмертный повелитель Часовой Империи был изображён прекрасным юношей с развевающимися по ветру золотыми кудрями, в белоснежном мундире с алыми эполетами. В одной руке Вечный держал раскрытую книгу, другую поднял в жесте благословения. Над головой императора сиял нимб в форме шестерёнки.

— Клянусь Вечностью и Небытием… — затянул управитель, прижав растопыренную волосатую пятерню к груди. И все остальные присоединились к нему, впрочем, хмуро и без вдохновения. Геруд ревностно заботился о патриотизме своих рабочих, для чего развесил по всему заводу плакаты с Вечным, и постоянно устраивал то одному, то другому цеху Минуту Верности.

— …Перед лицом Вечного, господина и заступника нашего, клянусь служить Империи, — положив руку на сердце, повторял Коул слова имперской присяги. — Клянусь исполнить свой долг перед державой и Вечным…

— Клянусь трудиться на благо Империи! — вторили голоса вокруг, разносясь гулким эхом под сводами. — Клянусь защищать свою державу и бороться с её врагами! Клянусь ценить своё время, ибо время моё и жизнь моя принадлежат Империи!

— До последнего вздоха в моей груди, — привычно вымолвил Коул. — До последней капли крови в моем сердце. До последней секунды на моих часах.

— Да будет так! — завершил клятву Геруд, единственный из всех, говоривший вдохновенно: и зажмурился от избытка чувств. По щеке его скатилась слезинка и затерялась в усах.

В раздевалке было людно и шумно: хлопали железные дверцы шкафчиков, звучал мальчишеский гомон. Неожиданно все звуки перекрыло дребезжание звонка, раскатившееся по коридорам.

— Получка! Получка пришла! — Ребята толпой повалили на выход. Шкафчик Коула был дальше всех от дверей: ругнувшись, он забросил на плечо ремешок сумки и кинулся за остальными… И всё равно оказался чуть ли не в конце очереди к маленькому окошку в стене.