Это была мастерская, и окажись здесь Коул — он поразился бы тому, как отличалась она от живописного беспорядка в святилище Гая. Вдоль стен, обшитых дубовыми панелями, тянулись полки; инструменты были либо аккуратно развешаны на крючках, либо разложены на верстаке. Были здесь и небольшие станки — токарный и сверлильный, с ножным приводом; и керосиновые лампы с рефлекторами на стенах.

А ещё здесь были игрушки.

На полках вдоль стен были расставлены и рассажены бесчисленные куклы, поменьше и побольше. Барышни в нарядных платьях и кавалеры в ярких сюртучках, бандиты в масках и полицейские, шуты и клоуны. Очень много было солдатиков — в зелёных мундирах Резервной Армии, в серой форме Особой Армии, в плащах и шлемах черногвардейцев… Хватало и других игрушек — поездов и машинок, музыкальных шкатулок, поющих заводных птичек. Любой ребёнок решил бы, что попал в пещеру сокровищ. В ящичках на столах блестели груды шестерёнок и болтиков, из других торчали кукольные руки и ноги, а один был полон стеклянных глаз — будто разноцветной икры. Формы для отливки лиц, фигурные резцы…

Куклы безмолвно смотрели со всех сторон из полумрака. И хоть все они были разные, черты лиц говорили, что сделал их один человек.

— За-ши-биись, — протянул Беррик. Он взял со стола недоделанную куклу, без одной ножки, но в голубом платьице и с приклеенными кудрями. — Ренз, можно я возьму одну, аль две — сестрёнкам играться?

— Мы не красть пришли, — отрезал Рензик. Он взял со стола деревянный брусок в руку длиной: наверное, он должен был стать в токарном станке кукольными головами и туловищами — да только уже не станет.

— А не услышат? — Тиль выглянул в щёлочку жалюзи и жестом показал, что на улице чисто.

— Нет. Он же тут работает, значит эта… заляция звуковая быть должна! Давайте, берите что потяжельше! — главарь взвесил дубинку в руке.

Но что-то всё же удержало его на секунду. Может, мысль о том, сколько сотен часов хозяин провёл за работой, собирая и обшивая своих детищ. А может… Личики у кукол были разные, и весёлые, и серьёзные — но никто не смотрел со злобой. Как будто они не верили, что он всерьёз может их обидеть.

Рензик подавил невольную слабость.

— А ну, волки, — выдохнул он, подражая тик-такерам из книжек, — пляшем! — И, размахнувшись, ударом снёс кукол с ближайшей полки.

Часом позже на Рыночном мосту игрушечных дел мастер Ольц неспешно свернул свою торговлю и запер лавку. С саквояжем нераспроданных игрушек в руке он побрёл по улице домой. День выдался удачный, и он уже предвкушал, как после ужина посидит за чашечкой ароматного чая, наслаждаясь музыкой фонографа. А можно купить в лавке пачку слайдов и посмотреть стереопьесу в фонаре — конечно, сейчас рисуют в основном про бандитов да про ограбления поездов, но всё же…

— Здравствуйте, мастер Ольц! Как поживаете? — Прохожие на улице с улыбкой раскланивались при виде его невысокой, круглой фигурки с саквояжем. И сам Ольц — как всегда опрятный, с ухоженными усиками щёточкой и в золотом пенсне на носу — улыбался и приподнимал шляпу в ответ.

Да, чай и музыка. Но, конечно, сперва поработать над детками — эта мысль наполнила душу Ольца приятным, щекотливым предвкушением. (Свои игрушки он называл только «детками»). И, конечно, что за чай без булочек! С этой мыслью он свернул к любимой кондитерской с узорами-кренделями на витрине.

— На здоровье, мастер Ольц! — ласково приговаривала хозяйка, укладывая пухлые, аппетитно подрумяненные булки в пакет. — Не забудьте про маслице с вареньем!

— Спасибо, мистрис. И, да, я починил игрушку вашей внучки — и кое-что улучшил. — Ольц поставил на прилавок музыкальную шкатулку. Крышка откинулась, и зазвучала чистая, приятная мелодия — только теперь в такт ей над механизмом закружилась крошечная балеринка, свитая из золотой проволоки и мельчайших стразов.

— Ах! Храни вас Вечный, мастер Ольц!…Нет-нет, для вас выпечка бесплатно!

С пакетом в руке и приподнятым настроением Ольц вышел из лавки. Славный день, славный ужин. И ещё надо бы написать ответ сыну — тот недавно прислал письмо с фототипиями со дня рождения внучки…

При мысли о письмах улыбка Ольца померкла. Вспомнилась та гадкая записка без подписи, что он нашёл вчера в почтовом ящике. Какая наглость! Предлагать ему платить дань в обмен на — подумать только! — какую-то «защиту»! От кого этот Трудл, прокуренная обезьяна, собрался его защищать? И куда только полиция смотрит!

В груди неприятно кольнуло, и Ольц глубоко вздохнул, успокаиваясь. Надо всё же сходить к доктору — а то его собственная «пружина», кажется, поизносилась.

Прижимая к груди пакет — тепло булок успокаивало боль в сердце — он отпер дверь своего дома. Миновал прихожую, вошёл в мастерскую… И саквояж грохнул о пол, а пакет выпал из его руки. Булочки раскатились по паркету — усыпанному осколками и стеклянными глазами, растоптанными в крошку.

Мастерская была разгромлена. Полки почти опустели — куклы были сброшены на пол, разбиты, растоптаны. Повсюду оторванные руки и ноги, черепки разбитых лиц. Как будто кто-то с удалью злобы швырял их о стены и рвал на части. Отвертки, резаки и прочие инструменты — вбиты в стены, либо разбросаны. Немногие уцелевшие игрушки, казалось, взирали на этот разгром как беженцы на руинах разбомбленной улицы.