– Все покупается и продается!

– Чего нельзя купить за деньги, то можно купить за большие деньги!

И подлость эпохи в том, что все мерзости, которые совершались рабовладельцами и феодалами со слезами на глазах (у жертв разумеется), теперь происходят будто бы по взаимному согласию, с елейной улыбочкой.

Поэт скажет об этом так:

Невыносимо, когда насильно,

А добровольно – невыносимей!

Хорошо скажет.

Расцвело купеческо-промышленное сословие и на продажу отправилось буквально-таки все: дворянские титулы, ордена, юные женские тела, юные мужские части тела как в сборе, так и по отдельности, честь, совесть, мораль, земельные наделы, ценные бумаги…

Да что тут говорить? Все это давно и добротно перемолото мировой литературой, театром, кинематографом. Стоит ли ворошить?

Предполагаю, что, все-таки стоит! Ибо во главе всего находится не эпоха, не сословие, не окружающая среда, а Личность. Личность сама определяет свою судьбу, зачастую наперекор всему вышепроизнесенному. И данный текст именно об этом.

– Я так не хочу, Я так не могу!

У личности вырастает в решительное:

– И я так не буду!!

Анастасия вступала в настоящую взрослую жизнь. В жизнь, о которой она мечтала, и которая оказалась довольно далека от ее мечты.

– А в чужой монастырь, красавица, со своим уставом-то не ходят!

– Всяк сверчок – знай свой шесток!

Актеры, актрисы, болеро и балерины императорских театров, надо сказать, не были никакой богемой. Уже было сказано, что все они были служащими Министерства, нет никакой такой не культуры. Они служили в Министерстве Двора и наделов Его Императорского Величества, руководил которым вот уже много лет барон фон Фредерикс, личность, заслужившая у отдельного повествования.

– Легче дивизиями командовать, Ваше Величество, чем в театральных дрязгах разбираться, – жаловался он иногда Государю.

Но царь уже познал «науку страсти нежной» и понимал, что без театральных кордебалетов его армия придворной челяди будет выглядеть тускло и вяло.

– Наши театры, Владимир Борисович, и славу и мощь имеют не менее иных дивизий! Балет – это драгоценность, стоящая всех алмазов двора! – отвечал он на ворчания «старого джентльмена», как называли Фредерикса про меж собой царь и его супруга Александра Федоровна.

Балетная труппа Мариинского театра включала приблизительно 180 танцовщиков, в основном, женщин: кордебалет, корифейки, первые и вторые соло. Девушка из кордебалета получала 600 рублей в год, все перемещения по службе, выговоры, штрафы и премии оглашались в качестве официальных приказов в «Правительственном вестнике» наряду с перемещениями господ генералов, министров и чиновничьей челяди помельче. Надо сказать, что, хотя артистка кордебалета и получала ровно как подпоручик кавалерии, ее 50 рублей в месяц были унизительно малы для женщины, вращающейся в высшем свете и вынужденной подобающе одеваться. 600 рублей – цена одного хорошего бального платья. Нет, огурцов, картошки, гречки, мяса свежайшего и даже апельсин накупить на эту зарплату можно было столько, что трескайся от объедания хоть каждый день. Но вот для жизни в обществе – это жалкие крохи. А в обществе актрисе предписывается не просто жить. Актриса должна блистать!

– Господи, как же все это будет? И когда это будет?

Погруженная в мечты о творчестве и новых сложных партиях Анастасия безусловно несказанно была бы рада и такой сумме.

– Конечно, если только шестьдесят, то откладывать можно будет только рублей сорок. Но за год – это неплохие туфли! А следующий год – платье! Но надо лучше танцевать. И тогда…

Ей не привыкать было часами бродить, разглядывая сказочно дорогие витрины магазинов на Невском, представляя себя одетой то в один витринный наряд, то в другой. Когда-нибудь она себе все это позволит. Обязательно позволит. Но лишь тогда, когда сама решит, что она все это уже заслужила.

А пока? А пока девочки уже на другой день после спектакля перед императорской фамилией забыв все зависти и обиды носились как оглашенные по репетиционному залу, по очереди выказывая подругам, кто и на что способен.

– Лизка! Ну ни кривляйся! Исполни прыжок! – нетерпеливо требовали одноклассницы.

И лучшая подруга Красавиной Елизавета Облонская, разбегаясь в прыжке взлетала на огромный черный рояль и застывала там в изящной позе, словно на мужской поддержке, затем крутила фуэте и в полувоздушном па словно снежинка слетала с рояля на пол.

– Нюська, Нюська! Давай выходи на середину, покажи, свою акробатику.

Анастасия, нисколько не стесняясь такого нелепого прозвища, выкатывалась на середину залы гимнастическим колесом и танцевала па-де-де на руках. А потом крутила до изнеможения фуэте. Выходило двадцать. И она падала на пол, не сразу приходя в себя от головокружения.

После танца к ней подошла Облонская и прошептала на ухо:

– Нюшенька, у тебя есть конфидент! В тебя влюблен Козлов из старшего класса мальчиков. Я с ним танцую в паре в бальном классе. Держи, это тебе записка. От него!

Надежда взяла сложенный в четверо листок бумаги и вышла в умывальную.

– Ну вот, стоило Государю ласково взглянуть на меня и появился конфидент. Это непременно ведь как-то связано? Там, на небесах!

Она читала наивные четким каллиграфическим почерком нанесенные на листок слова признания и тихо счастливо улыбалась.

– Он такой хороший! Ну и что из того, что балетный? У меня и мама, и папа – артисты, и ничего.

И в этот день уже все мысли кружились непременно вокруг этой записки: