Меня раздели, тщательно осмотрели, будто кусок мяса на прилавке мясника. Далее мази, примочки и притирания поочерёдно сменяли друг друга. Я с ужасом подумала, как перенесла эти процедуры, если бы не обезболивающий препарат мэтра. Никто из них не потрудился спросить о моём самочувствии, никто не предложил лекарство, способное унять боль, снова возвращающуюся ко мне. Они обращались со мной, как с повреждённым предметом, который следовало починить. Ни разу никто из них не взглянул в мои глаза, хотя лицо также подвергалось лечению. Мои вялые попытки воспротивиться были ими не замечены. Я обессилено отдалась во власть их проворных, холодных, как лёд, рук. Несколько часов была вынуждена терпеть своеобразную пытку, результатом которой должно стать моё полное выздоровление. Вязкую тишину, висящую в комнате бездыханной покойницей, отчего-то пристроившей шею в петлю, нарушали лишь мои болезненные вскрики и шелест чёрных одежд лекарей.

Когда все процедуры, наконец, были завершены, меня тщательно завернули в белую мягкую ткань, а на лицо надели маску с прорезями для глаз и губ. Если бы в этой комнате имелось пусть даже малюсенькое зеркало, я бы обязательно заглянула в него, дабы удостовериться, что всё ещё существую. Казалось, меня стёрли из мира, как стирает ластиком с листка бумаги неудачный набросок бродячий художник. Ни единого участка моей кожи не осталось не упакованной в белый тканевый кокон. Даже на руки были натянуты перчатки, а на ноги — плотно обхватывающие ступни бахилы. Мои волосы пропитали приятно пахнущей, пенной жидкостью, после чего голову повязали непромокаемым платком. Превратившись в тряпичную фигуру, я словно перестала существовать. Но моим загадочным лекарям показалось мало лишить меня облика. Последним аккордом их лечения стал уже знакомый мне укол в шею. Леденящий холод распространился внутри меня, снова лишив всякой чувствительности. Даже мысли мои застыли, будто покрылись коркой льда. Я понимала, что растворяюсь в пожирающем душу холоде, перестаю быть самой собой так же, как и мой дракон более не подающий во мне никаких признаков жизни. Бессильное безразличие овладело мной. Я знала, что гибну бесславно, без сопротивления, но меня это не беспокоило, как не волнует наступление вечного сна того, кто замерзает в объятьях беспощадного хлада.

Когда исчезли молчаливые фигуры лекарей, я не заметила, погрузившись в сковывающую сознание полудрёму. Звук запираемой двери стал свидетелем того, что меня оставили, наконец, в одиночестве. Лишь это казалось сейчас важным. Пустота, разлившаяся во мне, успокаивающе обняла за плечи также извне, и именно это было совершенно необходимым. Показалось, что единственно доступной мне радостью отныне становилась всепоглощающая и всеобъемлющая пустота. Прошло несколько минут, или, может быть часов, и дверь снова заскрипела. Для меня время остановилось, замерло, замёрзло так же, как и я сама, застыв в ледяной неподвижности. Услышав знакомое хихиканье, я даже голову не повернула, продолжая бездумно изучать затянутый паутиной потолок. Но полностью безразличной я не была. Внутри шевельнулось чувство огорчения, ведь гостей я как-то больше не ждала в ближайшее время и с пустотой расставаться не собиралась. Равнодушно отметила про себя, с какой лёгкостью мэтр проник в комнату через запертую дверь. Эта мысль едва скользнула по краю сознания и тут же растаяла, поглощённая общим безразличием, захватившим меня в этот миг полностью.

Когда хихиканье стихло, шаги незваного гостя замерли возле моего ложа, я снова увидела склонившееся надо мною лицо с внимательными чёрными глазами. Окинув меня взглядом, учёный одобрительно улыбнулся бледными сухими губами.

— Я смотрю, процесс лечения идёт полным ходом, барышня. Вскоре, уверен, Вы будете совершенно здоровы. Уж, Молчуны знают своё дело.

Заметив моё полное равнодушие к его речам, мэтр Вендцлас попробовал меня расшевелить и успокоить, решив, что причиной моей скованности был привычный для него страх.

— Не стоит более волноваться. Они ушли и теперь вернутся только завтра, чтобы продолжить процедуры. В связи с этим мы вполне можем и далее общаться без опасений.

Так как я по-прежнему не отзывалась, чувствуя лишь смутное неудовольствие от его, казалось бы, навязчивого присутствия, учёный вынужден был присмотреться ко мне внимательнее, после чего сердито воскликнул:

— О, небо! Он опять взялся за своё! Лишать человека души — это преступно! Они пытаются вытравить из Вас Вашу сущность, милейшая, ведь талант неотделим от души. Это, так сказать, её свойство. Уничтожив его, они погубят и душу, оставив хоть и жизнеспособную, но всё же пустую оболочку.

Слова мэтра пробудили во мне смутное воспоминание. Женщина с тусклыми, мёртвыми глазами, тенью промелькнула в памяти. Кажется, это была моя мать. Впрочем, сейчас всё уже было неважно. Хотелось лишь одного — чтобы меня оставили в покое. Жаль, пожилой господин не собирался предоставлять меня своей участи. Он снова тихо засмеялся, пробормотал что-то о своих исследованиях и убежал. Краем глаза я заметила в его руке, которой он размахивал, связку ключей и даже предположила, что он является смотрителем этой башни. Таким образом, объяснив для себя его проникновение в мои, так называемые, покои, я совершенно успокоилась, пытаясь избавиться от тех обрывков мыслей, которые всё ещё проскальзывали в голове. К сожалению, отсутствие мэтра длилось всего лишь несколько минут. Он прибежал, оставаясь всё таким же возбуждённым и деятельным, не переставая бормотать:

— Ну, вот теперь как раз и представится случай испытать мой новый препарат. Очень надеюсь, что он окажет нужное воздействие на Вас, барышня. Ах, как же кстати я успел закончить над ним работать. Он очень удивится, когда все его усилия окажутся бессмысленными. Вы будете жить, дорогая. В этом у меня нет никаких сомнений.

Я впервые нахмурилась, правда, всего лишь мысленно, внешне оставаясь всё такой же бесстрастной. Дело в том, что как раз жить мне хотелось меньше всего, расставаться с пустотой я не собиралась. Противостоять же суетящемуся возле меня безумному господину не могла. Все части тела одеревенели, и шевелиться отказывались. А мой мысленный вялый протест мэтр замечать не желал. Новый укол в шею уже не удивил. Видимо, начала привыкать к такому однообразному обращению с собой. Сначала снова почувствовала жжение, потом пришла боль. Нет, это была не физическая боль. С ней я тоже как-то незаметно свыклась. Боль родилась в глубинах меня. Сначала едва ощутимая искорка, потом небольшой костёр и, наконец, жаркое пламя вспыхнуло во мне, растопив убийственный лёд. Дракон ожил и взревел, возмущённый столь жестоким обращением с собой. Я резко вскочила, даже не успев обдумать свои действия, а просто подчинившись настоятельному стремлению немедленно бежать из своей темницы, но осознав невозможность этой попытки, снова села на кровать и разрыдалась. Мои слёзы были столь обильны и нескончаемы, что я невольно заподозрила: источником их является тающая во мне ледяная глыба. Мэтр тем временем присел рядом, с довольным видом поглаживая меня по спине.

— Поплачьте барышня. Скоро станет легче. А потом я научу Вас, как защитить свою сущность и обмануть Молчунов. Они смогут судить о вашем состоянии только по внешним признакам и вашему поведению. Мы одолеем их, уж не стоит беспокоиться. А Вы случайно никогда не увлекались театром? Нам бы пригодилось умение перевоплощаться.

Я чувствовала, как моя душа болезненно вздрагивает, оживая. Мысленно успокаивая снова расправившего огненные крылья дракона, осознала нашу с ним жажду жизни. Упрямство вернулось ко мне, я больше не собиралась сдаваться. Думаю, Конрад не обрадуется такому сюрпризу. С благодарностью взглянула на мэтра и тут же озадачилась: при чём здесь театр? Мне нравилось смотреть выступления бродячих актёров на площади, но я никогда не стремилась оказаться одной из них. Надеясь на разъяснения мэтра Вендцласа, я представилась прежде, чем задавать вопросы, которые рождались во мне один за другим, настоятельно стремясь выпорхнуть на свободу.