Шрифт:
Уже уходя, я заметил Луку: он тоже выходил с парой друзей, которые обещали подбросить его домой. Вид у него был какой-то встревоженный. Как-будто он не до конца разобрался, кем была для него Начеди: одной из женщин, с кем он однажды переспал, или чем-то большим. Его вид говорил о том, он еще не совсем уверен в истинности своих «братских» чувств к Начеди.
Поэтому я был удивлен, когда через пару дней именно он позвонил мне в офис и сказал, что Марина справлялась обо мне. По его мнению, я должен был ей позвонить.
3
С Мартой все было по-прежнему.
Меня по-прежнему не оставляло ощущение, что именно Марта – моя женщина, но постепенно и другие мысли приходили мне в голову, – например, что оставь я ее в покое, встречайся я в это время с другими женщинами, она бы меня больше ценила. В общем, первый раз в жизни появившееся желание «любить и обладать», которое заставило меня на какое-то время забыть о себе и своих удовольствиях, завело меня в полный тупик… Я вообще начал сомневаться в том, что я в состоянии создавать нечто новое. Тут я ошибался…
Прошла еще пара дней, я опять стал встречался с Мартой. Но мое поведение разительно изменилось – раньше я ловил каждый ее знак, а теперь смотрел на нее с относительной – пусть даже весьма относительной – отстраненностью. Почти сразу после того как я встретил Марину, пришло осознание простой вещи: на Марте свет клином не сошелся.
Наступила очередная суббота – день, с которым в последнее время были проблемы. Я разрывался между желанием провести этот день с Мартой (чаще всего это не получалось) и привычным для меня – сложившимся еще для нас с Бенедеттой, моей бывшей – посещением кино или ужином с друзьями (теми друзьями, которые после окончания нашего романа остались только ее друзьями).
Ничего не решив, я захотел порадовать свою мать и поехать к ней на обед за город. Я всегда с радостью вижусь с ней, особенно с тех пор, как переехал в свою «конуру» в центре – как называет ее Марта, – а маму охватила паника, которая никак не проходит. На самом деле, как это часто бывает, мама переживает скорее за себя, за то, что в этой жизни она оказалась прежде всего только матерью. И теперь, когда этот этап – эпоха матери – в ее жизни уже позади, ей приходится совсем не сладко. Путем переживаний она противостоит этому натиску жизни, инстинктивно защищается от болезненных и запоздалых, но таких необходимых открытий в самой себе. Она изо всех сил старается уйти от радикальных перемен, лишь по инерции продолжая двигаться вперед.
Окончание моего романа с Бенедеттой, помимо всего прочего, заставило маму еще больше сосредоточиться на моей жизни, забыв о своей. В ее глазах то, что мы расстались, и я открыто вернулся к активному поиску женщины (откровенно говоря, поиск и не прекращался, несмотря на семь долгих лет отношений), было серьезной проблемой. Когда я рассказал ей о Марте и о том, что у нее закончился предыдущий роман, она заявила, что эта женщина совершенно мне не подходит. Конечно – любая женщина, не такая хрупкая и беззащитная как Бенедетта, всегда будет восприниматься моей матерью как соперница. Мама примет лишь ту, которая будет похожая на Бенедетту, которую она знала, с которой часто общалась, с семьей которой была знакома: Бенедетта ведь как родная, она из семьи юристов и учится на юриста, хочет выйти замуж и продолжить семейную традицию, родив нескольких ребятишек, которые, в свою очередь, тоже продолжат эту удивительную, правильную, предсказуемую и в целом безупречную семейную традицию. А эта, новая, которая еще недавно с кем-то жила, бесстыжая нахалка, которая и не думает отстать от меня – как она, отягощенная грузом вины, может стоять рядом со мной, столь безупречным и бесценным?! В воображении моей матери эта женщина – крайне опасная стерва.
Забавно и в то же время любопытно наблюдать, до чего же женщины могут дойти в своей ненависти друг к другу. Моя мать первая начала бороться за свою независимость, она так и не смогла смириться с домостроевскими порядками в папиной семье, где свекровь указывала молодым, что им делать. И мне кажется полным бредом, что она – поставившая целью своей жизни стать независимой от мужа – так и не выслушав меня до конца, считает шлюхой ту, что живет с одним, потом бросает его и сходится с ее драгоценнейшим сыночком. Возможно, все меняется с возрастом, появляется страх, что ты потерял авторитет в глазах собственных детей. Мне это непонятно. В тот момент эта история меня раздражала, и я старался возвести вокруг своей личной жизни надежные стены. Мне казалось очень смешным, как моя мать задавала мне наводящие вопросы: в них, простых по форме, легко читался скрытый подтекст. Она металась в лихорадочном поиске (который был, на самом деле, блужданием впотьмах) по новой гипотетической дорожной карте моей жизни, пришедшей на смену четко заданному маршруту будущего вместе с Бенедеттой. Возможно, подлинная ирония заключалась в том, что я сам в это время тоже пытался нащупать новый путь, двигаясь вместе с Мартой и ошибаясь на каждом повороте.
Пока мы мамой сидели в саду, нанося и парируя попеременно психологические удары друг другу, зазвонил телефон, на котором высветился… номер Начеди.
С другого конца провода Марина хорошо поставленным вежливым голосом интересовалась, не хочу ли я прийти на вечеринку, которую она устраивает для друзей у себя дома. Несколько секунд проходит в нерешительных мыслях о Марте, но инстинкт самосохранения срабатывает быстро и освобождает меня от сомнений, мне наплевать, и я говорю: Да, я свободен. Чудесно, – отвечает ее приятный, многообещающий голос, – тогда я тебя жду… в девять.
Когда я положил трубку, у меня была не только уверенность, что я заинтриговал ее, но и чувство легкости… Мне показалось, что вдруг исчезла давящая неудовлетворенность, постоянно преследовавшая меня во время романа с Мартой. Не знаю почему, но и до встречи с Мариной я давно ни на кого из женщин не засматривался, был словно слепым. И все потому, что не хотел освобождения от навязанной самим себе связи с женщиной, которая мне совершенно не подходила, связи, казавшейся мне единственной, самой важной, неповторимой – той, ради которой стоило мучиться. А я действительно намучился.