Я сказал, что нахожусь дома у друзей, и что собирался позвонить ей на следующий день и еще нет, вечером у меня еще куча дел… Марта никак не отреагировала, но подчеркнула, что хотела всего лишь пригласить меня к друзьям, которыми ты вроде бы дорожил, но ей в общем-то все равно. И что она не слишком-то волновалась. Она меня не дергала, потому что почувствовала, что я был рад ее слышать. Было очевидно, что у нее еще сохранилась власть надо мной. Но она и не могла предположить, насколько решительно была настроена Марина.

Я был сбит с толку, когда, вернувшись в кровать довольным, удовлетворенным и готовым продолжить с того момента, на котором мы остановились, Марина спросила меня, почему я не сказал «своей собеседнице», что я с ней, добавив, что ее не интересует, кто эта «другая женщина». У нее в жизни уже были похожие ситуации – ей это не нравится.

В это мгновение на меня что-то нашло: ощущение всевластия и одновременно желания наказать самого себя. Я уже испытывал что-то подобное, это было похоже на инстинкт, которому было невозможно сопротивляться – я почувствовал непреодолимое желание успокоить ее, уверить ее в своих чувствах, которых я, к слову сказать, не испытывал. Я говорил ей – зная, что это не так, – что наши отношения очень важны для меня и не было никакой другой женщины, что она потрясающая и ей не о чем волноваться.

Это была демонстрация моей страшной слабости, и, столько же, огромной силы Марины. Но самым удивительным был тот способ, который я выбрал, чтобы успокоить ее. Ну, как я мог устоять против выражения ее глаз – полных ревности и неподдельного страдания, глядящих без всякой надежды в сторону тумбочки. А на тумбочке стояла небольшая фотография – сейчас, при свете дня, мне удалось ее как следует разглядеть. Со снимка, улыбаясь, глядел Раффаэле в белом смокинге шестидесятых годов. После моего лживого признания в любви мне показалось, будто он заулыбался еще шире. Накануне вечером, когда я трахал его дочь, вид у него был рассерженный. Все это говорило о том, что с головой у меня не очень, что в ней роятся призраки людей, не имевших никакого отношения к моей жизни.

8

Не могу сказать, что Лука сразу пропал из моего поля зрения. Конечно, мы больше не висели на телефоне целыми днями, как это бывало раньше. Несмотря на внешнее безразличие и демонстративный отказ от радостей жизни, его злость на людей вроде меня говорила о том, что Марина была ему далеко не безразлична. Возможно, эта история задела его самолюбие или он по-прежнему испытывал влечение к ней, а может, дело было в социальном статусе, который ему давало общение с Мариной. Естественно, он был очень зол и, естественно, надеялся, что никто этого не заметит.

Мы не виделись с того ужина у Марины. А потом он разыскал меня и заговорщицким тоном спросил, как все прошло. Именно этот тон меня и насторожил, я не мог понять, к чему он клонит. Если он до сих пор неровно к ней дышит, то почему, спрашивается, он пытается выпытать у другого мужчины такие подробности? Однако, чтобы разгадать логику Луки, одних вопросов было недостаточно. Зная его сложный характер, я не находил ответа. Я уже давно догадался, что у Луки бывали приступы некого нарциссического самобичевания. В эти моменты он будто бы убивал часть себя, вместе с ней уничтожая собственную боль. Может, он и не отдавал себе в этом отчета, но в его поведении было что-то пугающее. От подробностей о себе и Марине я ушел расплывчатым: Ну, ты же понимаешь, что я имею в виду… И тут же перекинулся на тему классических папенькиных сынков, жизнь которых складывалась в тысячу раз проще, чем у него, особенно в смысле карьеры. Странно, но горечь, остававшаяся у меня после наших разговоров, почему-то удерживала меня от того, чтобы избегать его. Меня даже привлекала его злость на весь мир, ведь именно это отличало его от большинства людей, которые были всем довольны, не задумывались о настоящем, еще меньше размышляли о будущем, как будто бы это равнодушие могло уберечь их от превратностей судьбы. Лука по-своему встряхивал меня, и потерять его, с его занудством и едкими подколами, казалось мне невозможным.

В эти дни в Риме была еще одна лучшая подруга Марины, еще одна сестра в горе и в радости, еще одна из серии без ее поддержки, поверь мне, Андреа, я бы не выжила… И потом, знаешь, за эти долгие полтора года в Милане, она всегда помогала мне, они с Марией Терезой всегда были рядом. Теперь она расходится с мужем, и я должна быть рядом с ней… возможно именно ей я обязана своим счастьем с тобой…

Шанталь Верри – самая чувственная женщина из всех, которых я встречал. Большие кроткие глаза лесной лани, головка, обрамленная густыми волосами цвета меди, ослепительно белая кожа, крепкая попка, идеальные ноги и чувственный голос. От нее невозможно было отвести глаз – ее нагловатый, лучистый взгляд, губы, которые, растягиваясь в улыбке, не теряют своих очертаний, и походка, полная естественной гармонии и легкости, будто ее ноги едва касаются земли в неведомом танце. Шанталь работала журналисткой на том же самом кабельном канале, а теперь… она расходится с мужем.

Ее отец тоже был журналистом, о нем много писали в светской хронике из-за романа с одной маркизой, известной своей бурной молодостью. В общем, когда-то это был один из лучших итальянских журналистов, сейчас его слава потускнела, но он мечтает вернуться на вершину после ужасов социализма 80-х и начала 90-годов.

Шанталь была замужем за отпрыском одной тосканской семьи, которая занималась производством изделий из кожи, но из-за актерских амбиций его отстранили от семейных дел и, это закончилось, как призналась Марина, понизив голос (Боже, мне кажется, что я до сих пор ее слышу!), потерей привычного для Шанталь уровня жизни. Конечно, это не было основной причиной их разлада, но тоже сыграло свою роль. Шанталь и ее муж уже год не спали вместе. Она подозревала, что муж кого-то себе завел, но, наблюдая за его состоянием, видела, что это очередное обострение депрессии, и считала своим долгом ему помочь. Но в их жизни ничего не менялось. Ей не приходило в голову, что после десяти лет совместной жизни он просто устал от нее и больше к ней ничего не испытывает. Как сказала Марина, Шанталь такая сексуальная, я, например, не могу себе представить, что муж ее больше не хочет. Вывод: Видимо, он сошел с ума. Но этот сумасшедший оказался вполне здоровым, просто у него не хватало смелости взять и уйти от жены. И вот однажды найдя в супружеской спальне деталь интимного туалета, принадлежащую не ей, бедняжка Шанталь наконец поняла, что все это время разыгрывалась банальная мещанская драма, в чем она не хотела себе признаваться.

Осознав сей факт, Шанталь решила на несколько недель покинуть семейное гнездышко и уехать в Рим, чтобы повидаться с семьей и друзьями и, по словам Марины, забыть ненадолго про весь этот абсурд. И вот наша непревзойденная мастерица по организации светских тусовок устраивает великолепный ужин в новом фантастическом ресторане ливанской кухни, о котором мне рассказал мой палестинский друг Самир. Приглашены Шанталь, Лука, Джанпаоло и Валерия.

Кто бы мог подумать, что Лука при виде Шанталь слетит с катушек!