– Нет, знаешь, мы говорим о доме, который принадлежит моей матери.

– А у нее есть дом? – спрашивает он с обезоруживающей наивностью, а она – думая: ты задал вопрос, который я хотела услышать, но я отвечу тебе с напускным равнодушием, – просто говорит: да и продолжает беседу с Джанпаоло.

Порой мне казалось, что я попал прямо в бульварную хронику. Марина, с видимой гордостью – такой же как при описании маминых отношений с недвижимостью, – рассказывает об Эрманно – нынешнем, третьем по счету муже ее матери, с которым у них, по ее словам, полное взаимопонимание, и к которому она испытывает благодарность за то, что он клюнул на мою абсолютно ненормальную мать. Во всей этой Марининой тираде чувствуется глубокая отчужденность от матери, не лишенная, правда, некоторых порывов неудержимого обожания, однако в тот момент проблемы их взаимоотношений казались мне лишь маленькой частичкой жизни Марины и, во всяком случае, не имели ко мне никакого отношения. Единственное, что я ясно увидел, – это то, что жизнь Марины строится напоказ для того, чтобы продемонстрировать, что она вхожа в модную светскую тусовку и принадлежит к элите.

Ужин подходил к концу. Мне пару раз звонила Марта, но я не стал отвечать. Мне не хотелось смешивать одно с другим, и у меня совсем не было желания ехать к ней. К тому же сегодня она бы мне просто мешала. Я собирался провести ночь с Мариной, познакомиться, так сказать, поближе. Но я ошибался, было препятствие. Препятствием оказалась Валерия.

От Марины я узнал, что Валерия живет с родителями в доме напротив. Так что в конце концов мы остались втроем. И, когда говорить было уже совершенно не о чем, я вдруг осознал, что девушки настолько дружны, что Валерия останется на ночь у Марины. Я почувствовал, что Марина не хочет показаться слишком доступной и оказаться со мной в постели в первый же вечер, хотя перед этим, в ее спальне, где все побросали свои куртки, пальто и мотоциклетные шлемы, мы обнимались. Но тогда появился Лука – забрать свой шлем и самому убраться с вечеринки, закончившейся для него откровенным провалом: фифа, к которой он клеился весь вечер, бросила его и ушла с другим, обещавшим подвезти ее до дома. Марина за весь вечер так ни разу и не обратила на него внимания. Но на прощание, уже в дверях, Лука бросил на меня взгляд, напоминавший: я трахнул ее раньше тебя.

Я уже решил распрощаться, как уже у дверей Валерия начала спрашивать меня, не хочу ли я пойти ночевать к ней. Специально спросила, чтобы поиграть. Мы стояли и продолжали болтать, то и дело возвращаясь к еде, расхваливая этническую кухню и блюда, которые они, по всей видимости, готовили вместе, и потом я пригласил ее и Марину на ужин – настоящую индийскую кухню, мы ведь много говорили о ее путешествии в Индию. Марина только этого и ждала.

5

Марина с царственным видом вышла из ворот «склепа». Выглядела она просто божественно. На ней была черная латексная шляпа в форме цилиндра, чтобы не замочить волосы под дождем. Губы, прическа, макияж были просто идеальны. Когда она садилась в мою машину, немного торопясь, чтобы не намокнуть, на ее лице было написано спокойствие, странным образом перемешанное с радостью, явно демонстрируя уверенность в себе. Несмотря на то, что я решил не попадаться на ее эстетские ухищрения, я не удержался и спросил ее про шляпу. Это потому, что у меня страх перед зонтами. – отличный ответ, подумал я. – Знаешь, один из детских страхов, от которых я так и не избавилась… К тому же в Милане часто идет дождь, и мне ужасно надоело таскать с собой зонт.

Послушай, Андреа, есть только два приличных индийских ресторана, в которые можно сходить, – оба находятся на Виа дей Серпенти. Я промолчал.

Ресторан был поводом поведать мне о ее путешествии в Индию с Джанпаоло и Марией Терезой, ее миланской подругой из Corriere della Sera.[11] Марина рассказывала в таком духе: Это путешествие задело все струны моей души, я даже не знаю, как тебе объяснить – это было совершенно неповторимо. И так далее с перечислением лучших мест и гостиниц на севере Индии и королевских дворцов, превращенных в первоклассные отели. Я постоянно чувствовала свою вину, что я, такая демократка, ты же знаешь (говорит она с самоиронией, понизив голос – надеюсь, что это была самоирония), что я обожаю Че Гевару, и вдруг в соседней комнате… Джереми Айронс[12]. Говорят, он там завсегдатай… Потом она напускала на себя серьезный вид и изрекала трагически: Дети, я не могу забыть детей, которые просили милостыню… их глаза…. В этот момент на лице изобразилось волнение, и игра стала почти убедительной.

Я думаю, что она заложница своего образа, но, несмотря на это, она продолжает меня очаровывать. Ее описания Индии – это набор самых общих банальностей, какие только известны об этой стране. Что-то подобное я слышал от своей учительницы английского в средней школе – от синьоры Перу – уроженки Сардинии, безнадежно влюбленной в Азию и все азиатское. Казалось, что она говорит теми же словами: «дети выпрашивают у тебя ручки, сточные канавы под открытым небом, очистительное купание в купели Ганга…». Но я уверен, что то благоговение и вера в свою правоту, с которыми Марина все это говорит, неподдельные. Она вложила всю себя в это путешествие, слушаешь ее – и веришь. Впрочем, самым ярким ее воспоминанием оказались вовсе не одетые в лохмотья детки, а серебряный браслет, чем-то напоминавший вещицу в стиле барокко, который – она подчеркнула – я вырвала у одной женщины, просившей милостыню; мне показалось неуместным, что такое красивое украшение носит такая опустившаяся женщина, и я сделала ей предложение, от которого она не смогла отказаться; возможно – кстати, весьма возможно! – что-то серьезное связывало ее с этим предметом, но я в любом случае сделала лучше, дав ей денег! Вот она, железная логика Марины Начеди, но в тот вечер это меня не особо волновало, я подражал ее манере говорить, ее двусмысленным улыбочкам, хорошо поставленному голосу. Все это было как выходной, отдых от меня самого и моих тараканов, от заморочек последних дней. Скажи я что-то вроде может, это был браслет ее бабушки или он имел какой-то символический религиозный смысл, и если ты хотела как-то ей помочь, оставила бы ей, например, пятьдесят долларов просто так, я бы разрушил волшебное мгновение, пришлось бы неожиданно закончить долгожданный выходной, а мне этого совсем не хотелось. Кроме того, у меня не нашлось других доводов, которые могли бы засвидетельствовать мою щепетильность в вопросах приобретения сувениров. Поэтому я всем своим видом показывал Марине, что полностью согласен с ее рассуждениями, и попросил ее помочь мне при выборе блюд. Ей нравилось строить из себя настоящего знатока.

На выходе из ресторана она оперлась на мою руку. Мы шли по узким улочкам района Монти[13] среди припаркованных машин, ощущая странную легкость. И вдруг, глядя на ее сумку – конечно же, от Prada, – которую она несла на согнутой руке, как носили моя бабушка или Маргарет Тэтчер в восьмидесятые, на ее непропорционально высокие каблуки, из-за которых она не могла быстро идти, на ее идеально уложенные волосы и телевизионный грим – я поймал себя на мысли, что это выглядит слишком уж искусственно. Сколько же ей лет? Наверное, под сорок, – подумал я, но инстинктивно отогнал от себя эту мысль. Ее поведение было неоднозначным – как и мое мнение о ней. За то недолгое время нашего знакомства она внезапно превращалась из слабой девочки, нуждающейся в защите, в женщину – эмансипированную карьеристку или просто женщину с прошлым, но при этом не мужеподобную, а обладающую исключительно женскими качествами, такими как красота и внешняя наивность. Такая женщина действует на мужчин успокаивающе, она не так агрессивна, как остальные, и достаточно упряма, чтобы не отказывать себе в радости быть романтичной.

Мы идем в бар дель Фико на пьяцца Навона,[14] ей хочется прогуляться. Как настоящий стратег, я привел ее поближе к своей «холостяцкой конуре». Мы проходим мимо нее, и я, показывая на свой дом, невзначай приглашаю ее зайти что-нибудь выпить, а она, с видом, как будто отчитывает ребенка, укравшего конфету, отвечает мне сухим нет – она довольна, что получила предложение, но не собирается сдаваться, хотя выражение ее лица говорит об обратном. Я проглатываю эту пилюлю и начинаю излучать полное безразличие, как будто и вправду всего лишь хотел показать ей обстановку своей комнаты и не более того.

Мы продолжаем прогулку по пьяцца Навона, как всегда наводненной людьми. Химическая связь между нами не разорвана этим ее нет, которое вызвало бы у меня исключительно смех, если бы не означало, что легкие пути для меня закрыты. В тот вечер Марина казалась персонажем комикса – в странной шляпе и с тысячью сменяющих друг друга выражений лица.

Мы стояли перед ее домом, выпитый алкоголь значительно снизил напряжение между нами. Я пытался придумать, что бы такое сделать, чтобы вечер не закончился, но не забывал ее сухое нет у дверей моего дома. И тут она, растягивая слова – не то от опьянения, не то от удовольствия, – говорит: Андреа, а хочешь травяного чаю? Прошла лишь одна секунда, за которую до меня дошло, какой такой травяной чай, – и с той же решимостью, с какой она задала вопрос, я – на долгом выдохе – сказал да. Я смотрю на нее, пока она идет к подъезду, – своей неповторимой походкой, за которой стоит желание казаться очень женственной, что на самом деле выглядит смешно. Но она настолько уверена в себе, что мое желание трахнуться с ней не угасает.