– Да что же это я! – опомнился он, сбрасывая оковы трусости. Весельчак схватил палицу, мимо которой быстро пробежал Фирри, и понёсся что есть мочи вверх по склону. Раз! – и он со всего размаху ударил ближайшего троллеорка по уродливой голове, заставив отпрянуть. И тогда Весельчак в изумлении увидел, что Сатий вовсе не погиб.

Парень двигался, как заведённый: увернулся от одного врага, второго, ударил палицей третьего, пнул, сбивая с ног, четвёртого. Но долго такое боевое везение продолжаться не могло: из глубины деревни подоспели маги троллеорков, набрасывая на Сатия чёрную паутину…

Весельчак стремился помочь парню, но понимал, что против магии он бессилен. К тому же, вскоре его оглушил ударом по голове один из троллеорков, и мужчина без сознания упал на землю. И тут снизу примчался Фирри; схватив топор у одного из поверженных врагов, он рубанул ближайшего врага, а сам крикнул:

– Сатий, нужен свет!

Внутри чёрного кокона, опутанный сокрушительной силой вражеской магии, чуть шевельнулся его друг. Услышав Фирри, Сатий обратился за помощью ко всем светлым богам, чтобы они помогли разорвать паутину и справиться с врагами. Да, он просил Силы у всевышних, но не знал, что именно с этого и начинается путь настоящего мага – сначала брать и преобразовывать чужую мощь, а затем уже самому интуитивно творить заклинания.

Погибший Эймел гордился бы Сатием: он долго ждал, когда талант Великого проявится в сыне, но всё время не хватало какого-то толчка извне. Но какой страшной ценой давалась магия! Погибли все: отец и, судя по всему, мать; жители деревни – друзья и просто знакомые.

Сатий запретил себе умирать, жадно впитывая солнечный свет. Со стороны Фирри показалось, что лучи, посланные Хорсом, разорвали паутину; но на самом деле это сделал сам юный маг, ещё не осознавая, что становится на первую ступень Силы.

Выскочив из кокона, Сатий, светясь изнутри, перенаправил лучи на врагов, вспомнив сказку, которую рассказывала ему Ирель о том, что солнце обращает троллей в каменные глыбы. Но троллеорки благодаря своей мутации могли спокойно сражаться и при свете дня. Поэтому поначалу казалось, что свечение, шедшее из груди Сатия, ничуть не причиняет им вреда; мало того, один из врагов схватил Фирри, собираясь его раздавить. И тогда Сатий, мысленно обратившись к светлым богам ещё раз, усилил напор и сделал лучи обжигающими.

Троллеорки в ужасе завопили, загораясь один за другим. Тот, что держал Фирри, панически заметался, и парень быстро успел вывернуться, чтобы не загореться самому. Вражеские маги, что прятались за спинами солдат, попытались атаковать Сатия, бросив очередное заклятие: в него полетели три длинных чёрных стрелы. Но яркое сияние не угасало: парню казалось, что у него в груди поселилось солнце, и оно с лёгкостью развеяло вражеское заклинание. А затем яркие лучи сразили и магов, поджигая их.

Фирри потрясённо замер, глядя на то, как Сатию удалось с помощью богов справиться с врагами. Заёмная мощь постепенно уходила: сияние угасало, навсегда оставляя в душе парня тёплый след и воспоминание о том, что он может стать маленьким солнцем! Вот только Сатий мечтал о том, чтобы не губить и уничтожать, а согревать и созидать. И было грустно от того, что последние лучи ему пришлось потратить на то, чтобы поджечь тела погибших жителей деревни. Он шёл по главной улице, оставляя за собой множество погребальных костров; а души погибших возносились ввысь, к богам, благодаря за то, что Сатий не дал врагам использовать их для своей тёмной магии.

Парень растерянно остановился посередине деревни, глядя на кроваво-красное пятно и обрывки одежды – всё, что осталось от его отца. Сатий, не стесняясь, дал наконец волю слезам. Но где тело мамы? Он так и не нашёл его, боясь, что пятно – это не только Эймел, но и Ирель.

Верный Фирри следовал за ним и уговаривал не сильно расстраиваться, но Сатий продолжал громко звать маму. Обойдя всю деревню и вернувшись к Весельчаку (тот с трудом приходил в себя после удара, а на лбу и возле глаз у него красовался огромный синяк), юный маг расстроенно сел на землю.

– Проклятая война! Она оставила меня без отца и, похоже, без матери. Что теперь делать?.. – спросил Сатий, покачивая головой.

– Мне тоже жаль твоих родителей, – сказал Фирри. – Но слезами их не вернёшь. Теперь нам остаётся только одно – сделать так, чтобы война закончилась, и люди перестали гибнуть.

Весельчак подошёл поближе к двум юношам и произнёс:

– Сатий, я должен тебе признаться. Когда твой отец только пришёл в нашу деревню, он искал ту, что предназначена ему судьбой. Знаменитый эльф-вещун Айин предсказал, что его сын станет великим воином и спасёт весь мир от троллеорков. Но твоих отца и мать связывала не только судьба, но и настоящая любовь. Даже я почувствовал искренность их чувств. И растили они тебя тоже с радостью, хотя и знали: рано или поздно придётся расстаться, ведь тебя ждут великие дела. Жаль, что они погибли. Но твоя жизнь ещё впереди. Я предлагаю немедленно отправиться в столицу и рассказать Солнцепоклонному обо всём, что здесь произошло: он должен узнать, что троллеорки пробираются сквозь восточные леса.

Весельчак выдохнул: он не привык говорить так длинно. Сатий задумчиво взглянул на него, утирая слёзы.

– Пожалуй, ты прав, – сказал он. – Мне придётся смириться с тем, что рядом больше нет ни мамы, ни папы. Светлая им память, как и всем погибшим жителям деревни…

Все трое постояли минуту, глядя на постепенно угасающий погребальный костёр. Почтив память умерших, Сатий, Фирри и Весельчак двинулись прочь по дороге к столице.