Но Генриор уже чувствовал, что его сердце стучит, будто башенные часы, и гудит, как двигатель грузовика. Впереди что-то новое, новое! Неужели даже в шестьдесят четыре года можно радоваться ветру перемен? Может быть, в глубине души он давно его ждал?

Он улыбнулся, аккуратно укладывая в чемодан очередную белоснежную, выглаженную до хрусткости рубашку.

Ранним утром Генриор в длинном синем плаще и черной шляпе стоял в графском саду, дыша свежим воздухом, в котором уже витал холодный и горьковатый привкус осени. Он ждал водителя, чтобы отправиться на вокзал. Спешить было некуда, и Генриор присел на скамью с красивой резной спинкой, чтобы собраться с мыслями и насладиться предвкушением будущей доброй встречи.

За забором – нарядным, с витыми украшениями в виде бутонов роз – раздался гул мотора. «Это водитель», – подумал, поднимаясь, Генриор. Он шагнул к воротам, взялся за тяжелую бронзовую ручку. И отшатнулся, не веря своим глазам.

Это был не водитель.

Это был кудрявый парень из журнала «Альбатрос».

Глава 33. Соперник для любимчика

Генриор узнал его сразу, будто и не было мучительно долгих лет и перед ним стоял не молодой красивый мужчина, а упрямый вихрастый подросток, которого он любил, словно родного сына.

Генриор прислонился к приоткрытой калитке. Неловко дернулся, когда дверь с вычурными узорами – бутонами и лепестками подалась назад. Поправил сдвинувшуюся на глаза шляпу, потер заледеневшие пальцы – по утрам уже было по-осеннему ветрено и сыро. Схватился за ворот плаща, будто не хватало воздуха. Очень тихо проговорил:

– Берри.

– Да, это я, дядя Генри. Вот, приехал… – сказал парень и, смущенно улыбнувшись, поправил ворот коричневой кожаной куртки. Будто не десять лет его не видели в родном доме, а всего-то месяц, и прибыл он, чтобы провести в отцовском замке студенческие каникулы, – так, ничего особенного.

– Берри… – снова сказал Генриор и, как был, в длинном плаще, в новых тщательно выглаженных брюках со стрелками, тихо опустился на аккуратно постриженный газон. Прижался спиной к ажурному забору и сел на росистую траву, вытянув длинные ноги в начищенных до блеска ботинках.

– Дядя Генри, тебе плохо? – в глазах парня мелькнул испуг. – Что с тобой? – он с волнением склонился над пожилым человеком.

– Нет, мне уже хорошо… – пробормотал Генриор. – Я в порядке.

Парень, не раздумывая, опустился на траву рядом с Генриором (осторожно и немного неловко, будто у него болела спина) – а тот всё смотрел и смотрел на гостя, как на привидение.

Глаза парня, серо-голубые, большие, по-особенному блеснули. Он секунду помедлил – и вдруг крепко обнял Генриора. Так они и сидели на зеленом газоне, обнявшись, а потом долго смотрели друг на друга, не могли насмотреться.

Впервые за много лет Генриор почувствовал себя счастливым.

***

Дети графа росли у Генриора на глазах – и к каждому он был привязан. Но только Берри, единственный из всех, называл его не по имени, как полагается, а по-простому – дядя Генри, и обращался на ты.

Берри был случайным ребенком – его явление на свет вызвало в Розетте оторопь, а не восхищение. Другим детям повезло больше. Милене в замке радовались, как всегда радуются первенцу (правда, графиня-мать была раздосадована – она страстно мечтала о внуке). Андреаса – драгоценного наследника! – с нетерпением ждали несколько лет. Старуха-графиня то и дело возмущалась, что строптивая невестка никак не может забеременеть заново, приглашала в замок лекарей и чародеев. Эмилия злилась, врачевателей вежливо (а иногда и не очень) отправляла восвояси, а графине напоминала, что едва не умерла в первых родах, вот и не спешит со вторыми. «Глупые отговорки! – морщилась свекровь. – Семейству Розель нужен продолжатель рода! Раз уж ты завлекла чем-то моего сына, так уж постарайся».

Когда родился Андреас, в замке разве что фанфары не гремели. Сын! Наследник Розетты! Счастье! Да еще белокурый ангелок – точь-в-точь его отец в младенчестве. «Ну, теперь ты свою задачу выполнила!» – одобрительно заявила графиня-мать, потрепав Эмилию по плечу. Та сердито дернулась, но свекровь великодушно этого не заметила.

Но прошло всего полтора года и на свет явился Бенджамин – тощий, крикливый, лопоухий, темноволосый. Генриор слышал от Эмилии, что графиня-мать, бросив взгляд на младенца, презрительно заявила: «Что это такое?! Ни у кого из нас такой черноты нет!» – и брезгливо отодвинулась от колыбели. Когда первые волосы Берри состригли, выросли другие – мягкие, вьющиеся, русые, как у Эмилии и Милены. Но первое впечатление: «Чернявый, как чертик! Лопоухий, как тролль! Нет, не наш!» сохранилось у старухи навсегда. Графиня-мать берегла, лелеяла это чувство – было чем уколоть нелюбимую невестку.

Младенец был не слишком здоров, не слишком красив – с тонкими руками и ногами, большой головой, да еще с вечно воспаленными красными щеками – они постоянно цвели от детской кожной болезни.

«Надо же, какой страшненький! Нет, этот, что и говори, не удался, – повторяла старуха-графиня, издали поглядывая на ребенка сквозь золотое пенсне. Присутствие Эмилии ее совершенно не смущало. – Тролль, как есть – тролль! То ли дело Андреас – наша гордость, наш наследник, наш красавчик!» – и звонко чмокала макушку внука-ангелочка. Эмилия, сощурившись от негодования, брала на руки Берри и уходила в другую комнату, стараясь не слишком крепко хлопать дверью.