– Чёрный тюльпан, – произнёс испуганный и вспомнил наставление мага.

– И как же ты мне поможешь? – продолжая разговаривать с пустотой, парень переборол страх, встал с постели и, не включая свет, подошёл к столику. Цветок светил несильно, можно сказать, чисто символически, но привыкшим к темноте глазам этого было достаточно, чтобы не включать бра. От сердцевины бутона к краям лепестков тонкими нитями тянулся свет, даже не тянулся, а плыл, как ветерок разносит клочки тумана.

Артём наклонился ниже, чтобы лучше рассмотреть световые нити, и понял – нити не просто так перемещаются, они что-то вырисовывают. Артём сфокусировал внимание на изображении и чётко увидел свою жену, она качала на руках ребёнка. Её губы шевелились, и Артёму казалось – он даже её слышит. Это была колыбельная. У девушки был прекрасный голос и ребёнку нравилось, он засыпал с улыбкой на устах, прижавшись к упругой груди, наслаждаясь мелодией и запахом матери. Глаза девушки излучали великую любовь и настоящее счастье, такое можно увидеть лишь в глазах молодой, еще не уставшей матери, держащей в собственных руках плод любви, сотканный из плоти и крови её и возлюбленного. Девушка нежно уложила дитя в колыбель, полюбовалась им-спящим ещё какое-то время, и на цыпочках ушла из детской в спальню, где её ждал нынешний муж. На белоснежных простынях при лёгком свете старого торшера они предались любви, высокой любви с большими чувствами. Это было неизмеримо нежно и крайне чувственно.

Артём более не мог на это смотреть, его душу грызли обида и зависть; он прервал сеанс, присел на кровать и закрыл лицо ладонями, уперившись локтями ов колени.

– Она никогда не была со мной столь открытой в постели, робела, прячась за вуалью целомудрия; не заводила разговоров о ребёнке. А может, и не хотела. Не любила, не желала, ждала, ждала пока придёт настоящее, по душе, а я посредственность, на случай, если настоящее не придёт. Какая же…

Обида прожигала Артёма насквозь, испепеляя преданное тело. Такова цена полюбить. Как сильный наркотик, любовь дарует эйфорию, погружая влюблённого в нирвану, и как плата за великий дар – однажды вкусив, человек более не в силах отказаться от неё. Морфий. На место обиды пришла ненависть, и теперь Артём точно знал, что ответить колдуну.

Сквозь пальцы пробился свет, сильно ярче, чем от тюльпана. Артём убрал ладони от лица – рассвет вошёл в окно, заполнив собой комнату. Ваза вновь была пуста, как и всю её прежнюю жизнь.

– Приснилось? – отчаянно спросил Артём у пустоты, но пустота не ответила. День Артём провёл в раздумьях и рассуждениях. Сначала он обсуждал со своим внутренним голосом – приснилось ему это или нет, на что тот ему ответил, что это неважно, и предательство в любом случае на лицо. От этого начались дальнейшие рассуждения – предательство получилось случайно, или же оно было запланировано на неопределённую дату?

– Раз ушла, значит не любила, а раз не любила, значит с самого начала обманула. А вот нынешний её, виноват ли он? Знал ли он?

Был уже вечер, когда Артём шёл в чёрную квартиру, примерно половина девятого. Слева от него витражи панорамных окон освещали бульвар, это был свет из ресторана «Славянский», где Артём в одном из окон наблюдал интересную картину: парень ругался с какой-то пышногрудой девицей, весьма смуглой, похожей на цыганку; он жестикулировал и направился к выходу. Артем шёл дальше, а неизвестный шагал практически вровень с ним. Возле входа в ресторан стояла молодая, милая девушка с завидно пушистыми ресницами. Артём прошёл мимо, и только услышал за спиной: «Коля, нам надо поговорить». Больше Артём ничего не услышал, он отдалился уже слишком сильно и двигался дальше.

Викентий сидел за столом, ровно в том же положении, что и когда Артём уходил. Жутковато, казалось – он и не покидал своего места, ждал его возвращения.

– Подумал, Артём? Что решил?

– Подумал, и крепко подумал. Не знаю, кто ты – шарлатан-менталист, великолепный психолог, внушивший мне и тюльпан, и прочее, или всё же великий маг, занимающийся этим баловством для развлечения, но теперь я знаю точно, что хочу.

– Узри же.

Викентий направил свой взгляд на сферу, что по-прежнему стояла посередине стола. Артём посмотрел в след за ним, и разглядел в ней свою жену, мило гуляющую под ручку с новым мужем. Завеса деревьев и отсутствие фонарей сгущали сумрак парка. Они шагали в одинокую темноту, где в отсутствие зрителей соприкоснулись губами. Этот поцелуй был нетипичным, он сразу нёс страстный характер. Неаккуратные, жадные движения губ и шеи были присущи им обоим. Артём оторвал взгляд, лицо его перекосилось, и было видно, как в венах, выступивших на шее, пульсирует ненависть.

– Теперь я вижу, – выдавил из сжатых зубов Артём, уставившись на мага.

– Значит, импотенция? Не чересчур для человека, которого ты не знаешь?

– Нет, не импотенция. Бесплодие для неё.

Вик смерил взглядом Артёма, изменил черты своего каменного лица, и было понятно – это его впечатлило.

– Ну что ж, можно и так, твоё желание – моя воля. Но ответить за содеянное придётся тебе.

– Это как ещё? – удивился Артём.

– Не перед законом, не волнуйся. Этот грех ляжет на твою душу, и ты его понесёшь после смерти. Твоё желание убьёт ещё не родившееся дитя, и грех останется на тебе. Ты принимаешь сделку?

Вик протянул руку, Артем немного промедлил, заёрзал, но пожал её.

– Принимаю.

Маг закрыл глаза, и на пару секунд в комнате стало темнее и холодно. Мурашки пробежали вдоль позвоночника Антона, и страх за содеянное заполз через глазницы. Вик всё с тем же безэмоциональным лицом поднял веки; холод ушёл, свет стал прежним.

– Готово.

Артём почувствовал, как огромный груз лёг на его сердце, от чего в горле образовался ком, и он пытался его проглотить. За эти две секунды чувство неистовой обиды сменилось горечью вины, вины, которую нельзя простить.

– Хороший эксперимент получился, информативный. Я не ожидал такого ошеломительного успеха, – произнёс полупрозрачный, но всё же реальный человек.

Он стоял возле окна Викентиевой квартиры и смотрел в него, открытое, смотрел на город, на куда-то спешащих людей. Викентий сидел на полу поджав ноги под себя, а пальцами обеих рук изобразил гектограмму (шестиконечную звезду). Теперь он не находился под воздействиями наркотиков и мог рассуждать совершенно трезво.

– Да-а… за последние пятьдесят лет народ знатно обнищал душой, уверовал в собственную безнаказанность, потерял порыв и идею, и, что самое страшное, стал равнодушен.