– Вы преувеличиваете, учитель, любовь ещё теплится в людских сердцах.

– Да, но её катастрофически мало, это плотская любовь, другая. А любовь к отчизне, что тебя взрастила и оберегала? А любовь к предкам, которые проливали кровь за светлое будущее потомства? А порывы страсти быть в авангарде планеты всей где? Необузданное желание покорять неведанное? Где оно?

– Вы говорите о чём-то чересчур высоком для скромной души человека. Неужели когда-то в человеке такое было?

– Было, Викентий, было. И нынешнюю ситуацию необходимо исправлять, пока человечество не самоуничтожилось. Я думаю, мы с тобой займёмся этим вопросом.

Явление третье

Фиолетово-чёрная чёлка прикрыла половину девичьего лица, открытая половина испускала чистое счастье. Кожаная косуха на маленьком белом тельце болталась привлекательным решением, олицетворяя молодость, а не анархизм. Коричневая бутылка нефильтрованного в гладких ручонках с радужным маникюром подходила по гамме к картине. Ангелок легко летел по тротуару непринуждённой походкой, неся в себе беззаботность и вызывая искренние улыбки на лицах прохожих, те по-доброму завидовали и радовались за её счастливую молодость. Она порхала этим удавшимся летом сквозь зной дня, и пот с нефильтрованного капал на раскалённый асфальт, смешиваясь с капелью кондиционеров, образовавших ровным строем лужи, потекшие от бессилия перемалывать жар в холод. Она была создана как эталон счастливого подростка, и жизнь её бесценна, как достояние свободного народа.

Но это было вчера, а теперь война. Теперь жажда жить познакомила её с автоматом Калашникова, и он щёлкал в её руках, тряс нежное тело, и дым от пороха слезил глаза, и слёзы текли по веснушкам. Вместо капель – звон гильз, а фиолетово-чёрная чёлка теперь не прикрывала, а защищала половину лица. Кожаная косуха оказалась хорошей экипировкой и олицетворяла теперь не молодость, а анархизм, так как на коже её теперь грязь и капли забуревшей крови.

Как это было?!

Те, кто вчера думал, что его это не коснётся, что очередной конфликт двух народов – политическая шутка, теперь собственными ногами смешивали грязь с кровью. Воевали не воины, воевали солдаты, так что не было ни чести, ни доблести. Кровь, говно и слюни в одной бочке. Любой ценой насолить противнику. В сердцах людских не было огромной любви к родине и какой-то светлой идеи о будущем, и поэтому не было героев, бегущих на верную смерть с криком, а были ухищрения и подлянки, вследствие чего страдали мирные. Война началась в умах правителей, а продолжилась в домах простых людей, в голоде, холоде и страхе, настоящем страхе, когда не уверен в следующим вздохе.

Группа ополченцев окрестила Веронику «Рони», и теперь носительница фиолетово-чёрной чёлки вместе с остальными подростками обучалась военному делу; скорее, даже не делу, а ремеслу. Написанная когда-то Уильямом Пауэллом «Поваренная книга анархиста» сохранилась в бережных руках коллекционера, несмотря на запрет, и служила теперь учебником для подростков, коих было чуть больше десяти, и подростки с радостью изучали: как изготовить нитроглицерин из средства для мытья посуды, а из того – динамит, добавив вазелин и опилки, и куда потом заложить этот динамит, чтобы здание рухнуло наверняка. Конкретно Рони делала упор на стрельбу, ведь, как недавно выяснилось, её пуля – самая точная.

Как это было?!

Группа подростков бежала лесом из эпицентра утренней стрельбы. Непонятно как выжившие, они безустанно неслись в необдуманном направлении, лишь бы подальше, это их привело в новые события, где они оказались меж двух огней перестрелки.

Фиолетово-чёрная чёлка устала умирать, одна за другой смерть проходила мимо, всё ближе и ближе, почти касалась её. Столб земли и листьев взмыл в верх, приближался к подросткам краем, это пули плескались, протекая узким ручейком автоматной очереди.

Пожилой хиппи при длинных светлых кудрях и в грязно-белой рубахе стоял от них метрах в ста и беспомощно наблюдал, предав своему лицу скорбный вид. Ручеёк потёк от одного края просеки к противоположному, в аккурат через ребят, туда, откуда доносились отеческие слова – «уходите», но ребята не могли идти, страх сковал их.

Свинцовые пчёлки ужалили первого подростка, стоявшего с краю, и пронзительный вопль затмил всё, сжал человеческие сердца, вывернул души. Тогда и выступили слёзы с усталых старческих очей, пробежали по длинным светлым кудрям, соскользнули вниз мимо грязно-белой рубахи, и разбились о землю; а ручеёк тем временем продолжал течь, приближаясь к следующей жертве.

С разбившейся о землю старческой слезой в Рони родились силы и уверенность, она подобрала Калашников, выбрала сторону, откуда доносился неродной ей язык, и он защёлкал в её руках, тряс нежное тело, и дым от пороха слезил глаза, и слёзы текли по веснушкам. Когда патроны у Рони закончились, оставив после себя клуб дыма, неродные её уху слова стихли, они умерли вместе с хозяевами. Из леса вышли ополченцы, перевязали подростку раны, соорудили носилки, положили в них раненого и позвали остальных с собой в лес. Рони попросила старца тоже забрать, «старец – из наших, я это чувствую», но никто кроме фиолетово-чёрной чёлки его не видел, да и она сама теперь не могла его найти.

В глубинах леса был вырублен небольшой, но достойный посёлок, с баней по-чёрному и каким-никаким колодцем, здесь и обитало сопротивление, живя и воюя. Совместить жизнь с войной – дело непростое, особенно для мирных, которых не кормит армия. Вырастить овощи, поймать дичь, взрастить потомство, выгнать оккупанта с родной земли, выжить самому – всё это практически не совмещаемо и граничит с фантастикой, но этим людям это как-то удавалось. Они переселились в скрытном, никому неинтересном месте и теперь тут живут, периодически досаждая недругу короткими атаками из самых непредсказуемых мест, устраивая диверсии. Чистый анархизм в своей сущности – устроить новый порядок из старого беспорядка, наплевать на прогнивший закон и продажных политиков, и в то же время отстаивать свою свободу, воевать за родную землю, землю, которая не досталась просто так, по нелепой случайности. Эта земля была дарована предками, которым в свою очередь её даровали их предки, и каждое поколение её защищало. Земля эта – национальное достояние, и теперь её будет защищать новое поколение.