Наши дни…

За прошедшую неделю стены реанимации стали мне почти родным домом. Я не вылезала из больницы. Приходила сюда каждый день, разговаривала с мамой, уговаривала её вернуться к нам, но всё без толку. Все те фильмы, где показывают, как пациент выходит из комы благодаря вниманию, вере и надежде родственников, стали ядом, отравляющим мою кровь, душу и сердце. Как тот продукт, которым ты отравился в детстве, и по прошествии двадцати лет всё так же не можешь заставить себя попробовать его заново. От них просто тошнило.

Меня стали узнавать медсёстры. Некоторые из них были очень дружелюбными, всегда справлялись и о моём самочувствии, и напоминали о том, что мой организм нуждается в пище и здоровом сне. А я часто об этом забывала. И если Марк появлялся в отделении на полчаса в день, из них проводил минут по десять в кабинете доктора, а потом уезжал обратно на работу, то я чуть ли ни сутками дежурила у маминой постели. Я не могла по-другому. Дома в одиночестве сидеть было невыносимо, а работу искать здесь было глупо, — я не собиралась задерживаться. Рано или поздно я всё равно вернусь туда, где смогла прижиться и починить свою жизнь. Я не останусь здесь. Не смогу.

Белая дверь тихонько открылась, и в палату вошёл Виталий Романович. Как всегда ухоженный, с идеально зачёсанными короткими волосами и подстриженными усами, он снял очки, сунул их в карман белого халата, и его лицо смягчилось.

— Ева, ступайте домой. Вы просидели в этой палате три часа безвылазно. Мне Римма Павловна нажаловалась.

— Мне нечего делать дома, — я поникло качнула головой. — Я буду с ней, — я который раз обвела взглядом глубоко спящую мать, и который раз всё внутри сжалось от её болезненного вида. Щёки запали, кожа стала белой-белой, как фарфор, и руки такие тонкие и безвольные, что казалось, очнись она сейчас, не сможет поднять и пушинки.

— Ладно, можете побыть здесь. Но максимум до девятнадцати часов. И при одном условии: вы сейчас спуститесь на первый этаж и что-нибудь перекусите. Желательно что-то существенное, потому что я не хочу выводить вас из состояния голодного обморока.

Хуже всего, наверное, было то, что голода я не чувствовала. Снова то самое состояние, что и три года назад. Полная отрешённость и потеря в своих переживаниях. Правда, Света на этот раз была со мной на связи двадцать четыре на семь, поэтому в сознании хотя бы осталось понимание того, что это ненормально. Так что я давилась едой через «не хочу» и ложилась спать в половине одиннадцатого потому что «так надо».

Я спустилась в буфет. Заказала очередную порцию кофе, булочку с маком и хотела было вернуться с этим набором в палату, но мгновение поразмыслив, опустилась за один из маленьких круглых столиков, стоявших по периметру помещения и принялась за еду. Ни Света, ни Марк не одобрили бы того, что даже поесть я остаюсь возле маминой кровати, не сводя бдительного взгляда с монитора медицинского оборудования, так что где-то в глубине души я собой почти гордилась. Подавить же волнение в груди не получалось. Мне казалось, что стоит мне отойти от неё — тут же случится что-то страшное.

— Можно присесть? — раздался низкий голос сверху.

Взглянув на человека, облачённого в медицинский костюм, я охнула:

— Женя!

Тот самый добрый светловолосый мальчишка из детства превратился в мужчину. Преуспел в росте, раздался в плечах, стал старше. Но взгляд оставался таким, как я помнила: искренним и слегка наивным.

— Да, это я, — он улыбнулся, и я поняла, что за все годы, что мы не виделись, он ни капли не изменился. Всё такой же большой, добрый парень с приятной улыбкой, лишь возмужал, и на щеках стала расти светлая щетина. Он присел на соседний стул, поставил перед собой стаканчик кофе и внимательно на меня посмотрел. И, наверное, увиденное его не слишком впечатлило, потому как его улыбка тут же сменилась тенью беспокойства. — Что же привело тебя сюда? Не могу сказать, что не рад тебя видеть, но лучше бы уж встретились мы в каком-нибудь другом местечке. Повеселее.

— Думаю, здесь бывает весело, — я попыталась выглядеть беззаботной, но Женя не повёлся на мой лёгкий тон, оставаясь серьёзным. Опустив плечи, я поняла, что привычная попытка избежать больной темы провалилась. Да и шутка моя была глупее некуда. — Если по сути, то в неврологии у меня мама лежит. Инсульт.

— Ого, — светлые брови сошлись на переносице, и Женя понимающе кивнул. — И как она себя чувствует?

Проглотив горький ком горечи, я пожала плечами:

— Никак. Плохо. Она в коме.

— Давно?

— Уже неделю.

Поджав губы, Женя помолчал. Наверное, в его голове пронеслось в этот миг множество мыслей, и все они были не радужными, потому что потом он только произнёс:

— Я тебе очень сочувствую. И Марку тоже.

Я наскоро кивнула, заминая тему с сочувствиями, и спросила:

— А какими судьбами здесь оказался ты? Работаешь?

— Прохожу интернатуру по физиотерапии. В этом году только поступил. Вот, приспосабливаюсь к докторским тягостям.

— Сложная работа?