"Сонячник сонечку тихо говорив...- забормочет она, уходя в сторону.Сонячник сонечку..."

– А откуда, женщина, хрен привезли, издалека?

– Так из Ясных Окон, может, слышали? Посадила этот хрен проклятущий и избавиться не могу - растет и растет, хоть плачь!

– Отчего же такая напасть?

– Так ведь корень у него больше метра, не докопаешься, вот и растет пятый год, никак не выведу, за всю зиму продать не смогла. Безрукая, что одна сделаю!..

Женщина не была безрукой, только трех пальцев не хватало на правой руке. Саул Исаакович не стал смотреть на ее руку, это было неприятно. Глядя в карие беспечные глаза, он спросил:

– И как же там живется, в Ясных Окнах?

– Хорошо живется. А вы бывали у нас?

– Был когда-то.

– Так неплохо живется, ничего.

– А семья у вас большая, детей много?

– А как же! И дети есть, и внучек маленький. Любоваться есть на кого.Женщина в задумчивости потирала щеку и подбородок здоровой загорелой рукой, заглядывала в лицо Саула Исааковича и улыбалась.- Наша хата от церкви третья, сразу против школы новой. Будете в Ясных Окнах, заходите.

– Благодарю,- отозвался он.

– Купите фасоли,- предложила женщина.- Сахарная!

– Нет,- Саул Исаакович отобрал три сухих поленца хрена, дал рубль, взял десять копеек сдачи.- На фасоль жена не дала денег. У меня распоряжается покупками она.

Он поместил корешки во внутренний карман пиджака, отошел, огляделся женщина прижала к губам ладонь, и приятие, и симпатию источал ее карий взгляд.

Саул Исаакович зашагал прочь, посвистывая.

Саул Исаакович! А Саул Исаакович!.. Слышите, о чем зудят над рядами золотые осы? Ззз... зудят они Милая женщина, однако, живет в Ясных Окнах, зудят они. Очень даже славненькая женщина проживает в Ясных Окнах. Ззз... А вон брызжет на газоне искусственный дождик, зудят они, можно подставить ваши широкие удобные ладони, напиться и даже не замочить рукавов... Можно схватиться за поручень тронувшего с места трамвая... Можно взять всеми послушными здоровыми пальцами корешок неистребимого ясноокнянского хрена и самому натереть его на мелкой терке, чтобы Ревекке не плакать даже по такому ничтожному поводу из-за Ясных Окон. З-з-ззз!..

К обеду не был готов обед. Ровекка сосредоточилась на вытаски вании костей из щуки и прочих тонкостях и забыла о времени. Это было хорошей приметой Дни, когда безупречная Рива в чем-то была не то чтобы виновата, но лишь чуть-чуть несовершенна, исключительно редкие дни. Саул Исаакович помнил их все, начиная с первого.

В такой день можно было почти без риска поворчать: "Что это гы вздумала закатывать банкет!"

В такой день, вполне вероятно, она ответила бы: "Чтобы сделать тебе удовольствие, дурак!"

Впрочем, она могла ответить и не так приятно.

Через неделю после их свадьбы приехал Микола Опружак, дру1 кавалерист, орел. Он приехал поздравить и привез штоф самогона и копченую рыбу. Ревекка распорядилась, пусть они посидят и подождут, а она за десять минут и сварит картошку, и почистит рыбу. Через пас Саул решил навестить ее на кухне. Там действовал одинокий новенький, не нагруженный кастрюлей, брошенный в бессмысленном старании примус, а Ривы не было. У соседей тоже не было. Во дворе тоже. Она пришла, когда Саул уже начал серьезно беспокоиться, но зато в новом платье. Мужчины без новобрачной не смели выпить, а она, оказывается, на минутку забежала к портнихе.

– Что?! Вы до сих пор сидите голодные? Как она хохотала, они тоже хохотали с ней, нельзя было удержаться, если она смеялась.

– Лентяи!
– кричала она.- Немедленно чистить картошку! С рыбой я должна возиться?! В новом платье?! Эй! Быстро!

Потом Микола ушел, и настала ночь, и Ревекка была виноватой влюбленной, они не спали до первых молочниц...

Саул Исаакович спросил осторожно:

– Я выпью чаю с хлебом и маслом. Варенье ты позволишь?

– Да о чем разговор! Какое хочешь!
– воскликнула виноватая Рива.

В доме пахло торжеством, колыхались запахи времен Миши Изотова. Блюдо фаршированной рыбы вчера вечером с трудом вместилось в холодильник. Костер хрустиков с ванилью вздымался на шкафу к потолку, в чулане лениво застывал янтарный холодец из петуха...

Никуда не хотелось уходить от Ривиной усталой мягкости, от предпраздничного волнения, от хозяйской уверенности в полном порядке, но надо было созвать гостей на вечер.

Первым делом он пошел к сестре. Пришел, расселся посредине комнаты, руки в карманах.

У Мани. заметил он, было чисто до чрезвычайности, сама одета, как в гости, даже с маникюром. Соседская девочка и рыжий котенок резвились на диване, устраивали беспорядок, и Маня поминутно поправляла за ними сбитые подушечки. Пело радио, передавали пионерские песни. В открытое окно из открытых же окон мореходного училища через улицу влетело, как гвоздь в стенку, отточенное, блестящее "Здравия желаем!", в ответ на которое захотелось подмигнуть самому себе и стать смирно. По их улице с кариатидами, венецианскими окнами и вензелями на фасадах к порту шли тяжелые машины, груженные свежим, похоже, еще горячим кирпичом. Непрерывно, с соблюдением точного графика времени они допотопно взвывали под Маниными окнами, набирая скорость после поворота. Пахло выхлопными газами и волнующей близостью большого строительства. Дрожали стекла. В общем, утро цвело.