О, ему было не по себе, брат. Он молчал, мялся, вертелся-ему было не по себе. Но ведь ты знаешь, он в своего отца, упрямец был, таким и остался.

– Все же я был прав, что уехал!
– сказал он только из упрямства. Я и тут хорошо отпарировала:

– Каким судом, Гришенька, ты прав? Каким судом?
– Хорошо сказала?

Сестра разволновалась, говорила теперь уже быстро, почти скороговоркой, а тут еще в коридоре зазвенел дикий звонок, звонок для безнадежно глухих, Маня блеснула глазами: он! Дернулась к двери, но звонок прозвенел пять раз, то есть к соседям.

– Ты совершенно напрасно нервничаешь. Что ты сказала такого страшного? успокоил сестру Саул Исаакович и успокоился сам, ничего неосторожного она не сказала.

– Он не должен на меня обижаться. По-моему, не должен,-не очень твердо повторяла Маня.

– Да, да,- кивал Саул Исаакович, почему-то очень жалея сестру.

– Он не должен обижаться,- еще раз повторила она и встала, и по-молодому изогнула спину, облокотившись на спинку стула.

Саул Исаакович увидел на ней тонкие капроновые чулки и лакированные туфли - с утра, дома...

– Да, да,- кивал он, словно стряхивал что-то с кончика носа.- Да, да...

– Кто скажет ему правду? Может быть, ты? Даже собственной жене не можешь сказать ничего категорического! Ну, как там твоя цидрейте?

– Слушай, странная вещь, что ты так говоришь - цидрейте, цидрейте! Просто смешно!

– Новости! В чем дело, братик?

– В том! Мы с Ривой приглашаем тебя сегодня на ужин в честь Гриши!

– Интересно. И кто такое придумал, она?

– Готовься к вечеру, сестра, и не рассуждай!
– Саул Исаакович решительно поднялся.

Сестра вздохнула и покорно пожала плечами.

– Танечка,- рассеянно спросила она девочку,- кушать будешь?

– Кисавета Матвеевна,- пискнула девочка, мяукнула, сползла с дивана животом на пол, а котенок прыгнул ей на спину.- Кушать будешь?

– Отдохни днем, чтобы хорошо выглядеть!
– скомандовал Саул Исаакович сестре.-Ты всегда была у нас ничего себе!..-И боком протиснулся в дверь.

А Гриши в гостинице не оказалось. Дежурная по этажу за кабинетным столом с телефонами и лампой под зеленым абажуром интеллигентно объяснила, что турист Гарри Стайн в данный момент совершает экскурсию по городу. Саул Исаакович поинтересовался, разрешается ли для иностранцев оставлять записки, и дежурная, понимавшая толк в обходительности, положила перед ним хрустящий листок бумаги наилучшего качества и шариковую ручку с плавающей голенькой куколкой в прозрачном корпусе.

Он написал: "Гриша, учти, сегодня все ужинают у меня в твою честь. Приходи часов в семь. С приветом, Суля".

– Всего хорошего,- откланялся он любезной даме.- Благодарю! Сто раз извините!

Саул Исаакович спустился по пологим, крытым коврами лестницам в вестибюль, прошел мимо зеркал, бронзовых скульптур, мимо швейцара в галунах и ларька, торгующего матрешками, нырнул в ячейку вращающейся двери. И прокрутил ее трижды, так как внутри двери его смутило сомнение насчет стиля оставленной записки. В таком месте, среди такой обстановки следовало, вероятно, написать не фамильярное "приходи часов в семь", а официальное "съезд гостей к семи часам", не развязное "Гриша, учти", а учтивое "дорогой Гриша", не простецкое "с приветом, Суля", а как-то иначе.

Повращавшись и помучавшись, можно ли второй раз беспокоить дежурную, Саул Исаакович все же снова склонился перед зеленой лампой в просительной позе.

– Извините тысячу раз!
– сказал он и приложил руку к сердцу.- Мне в записке крайне необходимо сделать маленькое исправление. Если вас не затруднит, я бы попросил...

Дежурная улыбнулась, он получил обратно свою записку и к ней ту же пикантную ручку с нырялыцицей без купальника. Он оторвал исписанную часть листка, а на остатке написал по-новому.

"Дорогой Гриша! Сегодня семья Саула Штеймана дает вечер в честь твоего прибытия в наш город. Съезд гостей в девятнадцать часов. Твой друг детства Саул Ш."

– Извините десять тысяч раз!
– Саул Исаакович поклонился коротким энергичным поклоном, всем своим видом уверяя, что на этот раз прощается прочно и окончательно. Он вышел наконец на яркую и пятнистую, как цигейковая Ревек-кина шубка крашенная под гепарда, Пушкинскую улицу, пеструю из-за обновляющих кору столетних платанов, из-за проникающего через платановые листья солнца, на немноголюдную в будни, хотя шумную в праздники исключительного очарования Пушкинскую улицу. Совсем рялом - перейти дорогу прохладой и сенью звал и манил гранитный портал: широкая лестница сине-золотая ротонда, тайна галерей..

Но нет. Саул Исаакович категорически заявил себе: нет! "Первым делом, первым делом самолеты!"- приказал он себе знаменитой в послевоенное время песенкой и решительно пересек мостовую по направлению к дамскому ателье.

"Итак,- рассчитывал он на ходу,- стол комплектуется красиво. Гриша с Маней - у окна мы с Ривой - возле двери, чтобы без затруднений бегать туда-сюда, на кухню и обратно... А справа и слева разместится уйма людей! Одно из лучших изобретений человечества - раздвижной стол Большое дело!"