– Моня, ты спишь?

– Нет.

– Моня, напиши завтра Гуточке, пусть скажет, что нужно Наташе и что Володичке. И тогда ты напишешь своему брату. В Америке есть все.

– Спи, спи! Не выдумывай, спи!

"Да, но что же все-таки сказать Грише?"

Только утром, после того как он убрал постели, поскреб истертым до черенка просяным веником комнату, сварил им самим изобретенным способом манную кашу, энергично взбивая ее на огне вилкой, накормил Клару, позавтракал сам, унес на кухню грязные тарелки и вымыл их, сел к столу, отогнул клеенку, начал писать в Кишинев письмо и написал "Здравствуйте, дорогие дети!", имея в виду и дочь, и зятя, и внучат-только Хае он передавал привет особо,-пришло решение, и какое решение!

Он бросил перо. Не обращая внимания на Кларин вопрос "Что ты там шаришь, Моня?", перерыл все в нижнем ящике шкафа. Вскипая от нетерпения, копался в шелковых лоскутках Клариной молодости, в пожелтевшей тесьме, в запасных стельках, полуистлевших клубках, катушках и коробочках и нашел-таки старый, давно не сходившийся на талии кожаный ремень.

Когда Гришка явится, старший брат ему скажет:

"Ты думаешь, сукин сын, как только ты удрал в свою Турцию, я сразу же швырнул вожжи в пылающую печь?" - и влупит ему пару раз как следует.

И будет то, что надо. Два старых бульдога

В письме к дочери Моня описывал свои чувства в связи с невообразимым событием - приездом самого младшего, в душе давно похороненного брата и просил ее, если будет хоть малейшая возможность, приехать из Кишинева с мужем и детьми, и тетей, чтобы Гриша мог увидеть всю семью.

Только что письмо было заклеено и надписан адрес на конверте, пришел средний брат- Зюня.

Моня никогда не был так подтянут, как Зюня. Тот всегда и обязательно выбрит, всегда и непременно в галстуке, в шляпе, в превосходном пиджаке и даже с портфелем.

– Как поживаете? Кларочка все хорошеет и хорошеет! Зюня стал выкладывать на стол из портфеля сначала букетик ландышей, затем цыпленка и наконец картошку, прошлогоднюю, конечно, но отличную, не проросшую, продолговатую "американку".

– Так что ты скажешь?
– Моне не терпелось поговорить о Грише.

Когда Гриша удрал, Зюне было семнадцать лет, и он требовал, чтобы его командировали в Турцию на розыск и поимку, плакал. Моня несколько месяцев ни на шаг не отпускал его от себя, дабы героически настроенный Зюнька не доконал еле .живую от горя маму.

– Почему вы не откроете окно? На улице жара! С портфелем в одной руке Зюня другой рукой дотянулся до фрамуги, поднял ее, открыл раму, сдвинул при этом в кучку Кларины лекарства. Испорченный шпингалет с хромым пристукиванием потащился за рамой и процарапал в подоконнике, еще на толику углубил полукруглый окопчик. Мониного "что ты скажешь" Зюня как бы не расслышал.

– Ну, Зюня, что ты скажешь по поводу новостей?
– повторил старший брат.

– А что бы ты хотел от меня услышать?
– поднял брови Зюня.

– У тебя как будто недостаточно счастливый вид...

– А какой, ты хочешь, чтобы у меня был вид?
– С готовностью произнести речь Зюня поставил разинутый портфель на стул.- Я должен прыгать и скакать? Ты так считаешь? Скажи мне, в письме, которое лежит на столе, ты что пишешь Гуточке?

– Конечно, о новостях!

– И ты спрашиваешь у нее, как она к этим новостям относится?

– С какой стати я должен спрашивать?

– Ас какой стати ты награждаешь единственную дочь дядюшкой из Америки? И Игоря? И внуков? С какой стати ты украшаешь- на всю жизнь!
– их анкеты графой "родственники за границей имеются"? Притом в капиталистической стране! Притом с темной биографией-.-ты ведь не знаешь, чем он там занимался пятьдесят с лишним лет! С какой стати?

Соломону Штейману, проработавшему много лет снабженцем на крупном заводе, великому мастеру обходных маневров, дипломатия достаточно надоела. Больше того, он заболевал тупой тоской, если кто-то ему начинал морочить мозги. От тех немногих людей, с которыми он теперь виделся, хотелось только прямых вопросов, только простых ответов - ясности, ясности!

"Причем тут Гуточка и ее анкета!-тоскливо подумал Моня.- Ведь ясно, что речь идет не о Гуточке, а о занимающем высокое положение Боре!"-И Моне захотелось на улицу, захотелось самому поехать на Привоз, самому выбрать для Клары ландыши, самому приторговать цыпленка, самому принести домой много картофеля, и не только картофеля, а еще чего-нибудь, смотря по тому, что там сегодня продается.

– Зюня, сколько здесь картошки, килограмма три?

– Пять.

– Тебя обвесили! Не волнуйся, не волнуйся, я отдам тебе деньги за пять! Что ты ее разложил тут? Сложи обратно в портфель и неси на кухню, ты знаешь, куда - под раковиной стоит посылочный ящик. И поставь на газ чайник, если хочешь чая. Сколько стоит твой цыпленок?

– Три пятьдесят,- ответил Зюня и помрачнел.

– Ничего себе!-нападал Моня.-А цветочки, как они там называются, почем?

– Прекрати, Моня! Это мой подарок! Ну?