Шрифт:
Решетка камеры со скрипом отъехала в сторону. Я посмотрела в сторону лестницы, ведущей на второй этаж с надеждой, которую не испытывал даже Энди Дюфрейн, глядя с крыши тюрьмы на земли, где мог бы быть свободен.
— Почему ты меня отпускаешь? — я замотала головой, держа часы под манжетой кончиками пальцев.
Учитель велит мне не отвлекаться на посторонних, потому сейчас ты мне не нужна. А еще… Ты была забавным пирожочком.
Придурок стоял напротив меня, замерев как вкопанный. Его серое как облако лицо не выражало ничего, но я уже понимала, как много может скрываться за этой маской.
Он даже не умолял о пощаде, унижаясь и валяясь на полу. Знал, что не поможет. Наверное, в ту самую минуту… Черт, он готовился умереть достойно.
За такое нельзя не уважать. За остальное — нельзя не ненавидеть.
— Дора, — я больно дернула себя свободной рукой за прядь волос, чтобы из глаз побежали слезы, — а можно я возьму отсюда кое-что? Одну щепочку?
Расстояние небольшое, его хватит, точно хватит! Если все получится, то…
Глупо, это слишком глупо, она догадается!
Губы Алана двигались, словно он что-то тараторил про себя. Молитва? Вспоминал всех, кто еще мог бы его любить?
Мне не нужно такое спасение. Если мне суждено тут умереть, то так тому и быть. Но…
Господи, прошу, помоги мне!
Бери, но только быстро.
Я выронила часы из рукава, при этом продолжая выдавливать из себя слезы, потому звука никто не услышал. Затем я наклонилась, словно ища что-то на земле и приблизилась к нему на полшага.
Пойми, что я задумала. Не затупи.
И дай мне руку!
Я схватила его холодную ладонь своей горячей, развернулась к решетке и помчалась со всей дури к заветной лестнице на второй этаж.
Не выпускай! Я не смогу уйти одна! Слишком много крови и без тебя!
И Алан не отпускал моей руки до того момента, пока я не вбежала в первую попавшуюся дверь и не захлопнула ее со всей силы.
***
— Ты меня спасла…
Нилионский с трудом пытался удержать маску спокойствия, держась за белую стену с осыпавшейся известкой. Он походил на ребенка, который впервые в жизни увидел жирафа.
— Принимаю благодарности в денежном эквиваленте! — едва дыша ответила я. — Или тортиком. Тоже классно.
Мне не верилось в то, что мы были еще живы. И в то, что Дора повелась на такой глупый развод. И в то, что я клянчу за спасение этой душонки один тортик.
— Как ты вообще до такого додумалась? — продолжал недоумевать Придурок. — Просто как…
У меня не было сил даже возмутиться. Вот в чем была их проблема, их всех.
Они думали, что если я ношу одежду с мультяшными героями, если люблю поп-музыку, если порой выражаюсь нелепо или использую забавные словечки, значит я тупая. Значит, у меня в голове каша. Значит, я ничего не понимаю.
Но вот только это они ничего не понимали во мне.
— Ладно, хватит восторгов, — я остановила его поток сознания жестом. — Если ты думаешь, что спасен по доброте душевной, то зря надеешься. Что подумает общество, если ведунья с так себе репутацией окажется единственной выжившей, а минимум пять мужиков мертвы?
— Что ты тоже причастна, — ответил Нилионский.
— В точку, мой дорогой, — кивнула я. — Так что ты — мой путь на свободу, доказательство невиновности…
— И тот, кто знает, что ты можешь колдовать даже в наручниках, — вдруг чересчур дерзко сказал Алан. — Ты не смогла бы снять часы под такой плотной тканью только лишь с помощью рук. И кожа слишком горячая…
— Да, молодец, возьми с полки пирожок, — отмахнулась я. — Моя, кхм, особенность спасла нас, так что не выпендривайся. Ладно, вернемся к нашим баранам. Если хочешь выжить и вернуться к папе, то засунь свою токсичность куда подальше, сделай глубокий вдох и поработай с мерзкой ведуньей. Сможешь справиться?
Он что-то прошептал в ответ, закрыв лицо руками. Я сочла это за согласие, решив не тратить нервы на пустую церемонию унижения через аттракцион «Повтори еще раз».
— Ладно, договорились, — я поднялась на ноги. — А теперь включай голову и начинай думать.
Алан закрыл глаза, стиснул руки в кулаки и сдавленно взвыл про себя с такой болью, словно ему заживо ломали кости.
А затем он открыл глаза и заговорил четко и быстро, словно робот:
— Обход всех помещений Тинтагеля осуществляется по будням ровно в семь после Темной поры. Скорее всего, сэр Персиваль уже знает, что случилась беда, потому уже доложил гвардии и остальным познанцам.