так сказать, безрезультатно? Все равно ведь сохранить самолет, даже столь

дорогой ценой, не удалось!.

Такое всегда наводит на горькие раздумья. Правда, в зрелые годы выводы из

этих раздумий получаются несколько другие, чем в молодости, но не буду

забегать вперед.

Примеров героической, но закончившейся трагически битвы экипажа за

жизнь доверенной ему машины можно было бы перечислить немало. Расскажу об

одном из них.

Новый опытный бомбардировщик Ту-95 — огромный корабль с широко

разнесенными стреловидными крыльями — находился в воздухе далеко не в

первый раз. Добрая дюжина полетов на нем уже осталась позади. И вряд ли мог

экипаж самолета и его командир — летчик-испытатель Алексей Дмитриевич

Перелет — ожидать в этом полете каких-нибудь неприятностей. Однако

неприятности — и очень серьезные — возникли. Стрелки приборов, контролирующих работу одного из четырех мощных турбовинтовых двигателей, внезапно сошли со своих законных мест и поползли все ближе и ближе к

тревожным красным меткам на циферблатах. Через несколько секунд двигатель

затрясся, захлопал, из него повалил густой дым, и еще через мгновение наружу

прорвалось пламя. Пожар!

Бортинженер Чернов сразу же привел в действие противопожарную систему.

Горящий мотор со всех сторон обдало упругими струями огнегасящего вещества.

Но пожар, приутихнув было на несколько секунд, бурно вспыхнул вновь, как

только опустели баллоны с огнегасящим веществом. Перелет смело бросал

тяжелую, неманевренную машину из одного глубокого скольжения в другое —

может быть, косая обдувка встречным потоком воздуха собьет пламя? Все было

напрасно! Пожар разгорался. Вот он уже перекинулся с мотора на крыло. Это —

прямая угроза жизни экипажа. И Перелет дает команду: «Всем покинуть

машину». Всем — кроме бортинженера, без которого летчик на таком большом

корабле как без рук, и, конечно, кроме него самого — командира корабля.

Словом, состав остающихся в таких случаях на борту обычный — вспомним хотя

бы летчика-испытателя А. Г. Васильченко и бортинженера Н. И. Филизона, о

которых я уже рассказывал.

330 Штурманы, механики, экспериментаторы, выполняя команду Перелета, сбросили свои аварийные люки, открыли дверки аварийных выходов и

попрыгали за борт. Их раскрывшиеся парашюты белым пунктиром отметили

путь, по которому прошел горящий корабль.

Второй летчик переспросил командира:

— Мне что, тоже прыгать?

И, услышав нетерпеливое: «Давай, давай, не задерживайся!», покинул

самолет вместе с остальными.

Кстати, вот еще моральная проблема: многие из наземной, да и летающей

братии склонны были потом осудить второго летчика. Осудить, конечно, не

административно, но, так сказать, с позиций этики. Не должен он, мол, был

бросать своего командира в беде.

Не знаю. Может быть, и не должен. Но решительно утверждать это не берусь.

Более того, не вижу оснований усомниться в том, что именно таково было

желание Перелета — удалить с борта машины всех, без кого он мог обойтись.

Предполагать здесь с его стороны какую-то показную деликатность — нечто

вроде уговариваний радушной хозяйки за столом, в ответ на которые вежливый

гость должен умеренно поломаться и взять, скажем, лишнюю порцию варенья не

раньше чем после третьего предложения, — не приходится. Ведь не велел

командир корабля прыгать тому же бортинженеру. Да и немыслимо представить

себе в подобной ситуации какие-либо споры с командиром на тему о том, выполнять или не выполнять его приказание, в чем бы оно ни заключалось. На

такую роскошь тратить драгоценные — идущие уже по штучному счету —

секунды жалко!

Почти всегда, оставаясь в терпящей бедствие машине, первый летчик

старается заблаговременно сплавить с борта второго. И никто никогда не

упрекает второго за это. Особенно если его командир остается жив.

А Перелет и Чернов в живых не остались. Уже совсем недалеко от аэродрома

горящий самолет вдруг энергично пошел в крен и так, задрав одно крыло к небу, а второе опустив к земле, врезался в лес. Не буду отвлекаться в сторону анализа