Шрифт:
«оттуда» было редчайшим исключением.
Не сразу, но все же Борис рассказал, как ему это (удалось: 195 — Поначалу я на допросах только ругался и категорически никаких
обвинений — одно страшнее другого! — не признавал. Тогда они начали
«совершенствовать» методы ведения следствия. Ну, думаю, так я довольно
быстро отдам концы без всякой пользы для просвещенного человечества. Надо
что-то сообразить! И сообразил: признался, будто передал иностранной разведке
данные автопилота АВП-2. В награду за сговорчивость дали мне по минимуму —
пять лет. И тут же перестали «воздействовать», стали лучше кормить, даже
читать разрешили. А как только я попал в лагерь, сразу — заявление прокурору.
Так, мол, и так: автопилот АВП-2 производится по лицензии чуть ли не всеми
странами мира, в том числе и нами. Следовательно, его данные никакого секрета
не представляют и состава преступления за мной нет. Результат проявился не
после первого, и не после второго, и не после пятого заявления. То ли не
доходили они по назначению, то ли внимания на них не обращали — не знаю.
Наконец вызывают: «Ах ты, такой-сякой! Выходит, ты обманул следствие. Будем
тебя за это снова судить». Я им ответил, что, во-первых, не снова — пять лет я
получил без суда, а заочно от «тройки». А во-вторых, готов предстать перед
судом за обман следствия; только я там расскажу, что меня заставило на этот
обман пойти. Вряд ли они этого так уж перепугались — могли прекрасно и
второй раз обойтись «тройкой». Но так или иначе — выпустили.
Казалось бы, пережитое должно было изрядно подорвать в Осипчуке веру в
людей. Но этого не произошло: разницу между своими следователями и
человечеством вообще он видел хорошо.
Войну Борис провел в авиации дальнего действия и встретил День Победы
подполковником, командиром авиационного полка.
Утром 17 мая 1947 года Осипчук уходил в испытательный полет на
двухмоторном бомбардировщике. Задание было не особенно сложное — кажется, испытание какого-то оборудования. У дверей диспетчерской мы с Борисом
столкнулись: я входил в помещение, чтобы расписаться в полетном листе, а он, в
кожаном комбинезоне, с парашютом на плече, отправлялся к самолету на вылет.
Мы обменялись несколькими, ничего существенно не значащими фразами и
разошлись.
196 Взлет машины Осипчука начался нормально: зарычали моторы, самолет
сдвинулся с места и, набирая скорость, побежал по бетонной полосе. Вот он
поднял нос, переднее колесо оторвалось от земли, и разбег продолжался на
основных колесах шасси. Все шло, как обычно. И лишь буквально за несколько
секунд до отрыва началось непонятное: к мощному звуку работающих на полном
газу моторов примешался какой-то странный — будто ножом по сковородке —
скрежет.
Этот необычный звук заставил всех оглянуться. Самолет резким прыжком —
не в обычной манере Осипчука — взмыл от земли метров на пять и, качнувшись
с крыла на крыло, полого пошел в набор высоты.
И тут же динамик командного пункта на старте донес сдержанный, но
серьезный голос летчика:
— Сильно трясут моторы, особенно правый. .
— Задание не выполняйте. Заходите на посадку, — скомандовали с земли.
Но Осипчук уже сам начал пологий разворот с явным намерением сделать
«коробочку» вокруг аэродрома и садиться. При этом он пошел левым кругом, хотя в тот день полагалось делать правый: по-видимому, правый мотор внушал
совсем уж мало доверия.
Осипчук летел молча, лишь односложно, подчеркнуто спокойным голосом
(он сам по себе внушал тревогу, этот сухой, с начисто вытравленными
признаками каких бы то ни было эмоций голос!) отвечая на запросы земли.
Мы с тревогой следили за ползущей по небу темной черточкой, которая то
скрывалась из виду за деревьями и строениями, то вновь появлялась из-за них.
Она ползла непривычно медленно (хотя, может быть, ото нам только казалось?).
Вот она разворачивается. . Идет по прямой.. Снова разворачивается. Ну, кажется, гора с плеч — вышла в плоскость посадочной полосы и приближается к ней; сейчас сядет.
Но не успели мы с облегчением вздохнуть, как опять усилился погасший
было шум моторов и самолет, не садясь, прошел над посадочной полосой.
Что он делает?!