В отношениях центрального правительства к событиям на юге была заметна нерешительность. В Петербурге были очень озабоче­ны вопросом, не является ли это народное движение результатом пропаганды революционеров, которые направляют его сначала про­тив евреев, как преимущественно торгового класса, с тем чтобы ско­ро обратить возбужденные народные страсти против русского купе­чества, чиновничества и дворянства. Это опасение нашло свое выра­жение в программном циркуляре нового министра внутренних дел, графа Николая Игнатьева, от 6 мая 1881 года. Объявляя, что глав­ную задачу правительства составляет ныне «искоренение крамолы», т. е. борьба с революционным движением, министр связывает с этим новое антиеврейское движение в следующей многозначитель­ной фразе: «Движение против евреев, проявившееся в последние дни на юге, представило печальный пример того, как люди, пре­данные престолу и отечеству, поддаваясь внушениям злонамерен­ных лиц, разжигающих дурные страсти в народной массе, впада­ют в своеволие и самоуправство и действуют, сами того не понимая, согласно замыслам крамольников». Тут намекалось на распростра­нение ложного царского указа, призывающего бить евреев, который подействовал на «преданных престолу людей», но, вероятно, был сфабрикован «согласно замыслам крамольников».

Через пять дней после издания двусмысленного циркуляра хит­рого дипломата Игнатьева депутация от еврейской общины в Пе­тербурге представилась Александру III в Гатчинском дворце, где он прятался от террористов. Депутация хотела услышать от самого царя слово осуждения погромам и затем опубликовать его для успокое­ния взволнованного еврейского населения, с одной стороны, и для опровержения опасной лжи о погромном царском указе — с другой. Но и от царя они услышали тот же двусмысленный ответ или, точ­нее, — два ответа: официальный и неофициальный. Барон Гораций Гинцбург, стоявший во главе депутации, выразил «беспредельную благодарность за меры, принятые к ограждению еврейского населе­ния в настоящее тяжелое время», и добавил: «Еще одно царское сло­во — и смута исчезнет». На неправду о «принятых мерах» Алек­сандр III официально ответил, что перед ним равны все подданные, и высказал уверенность, «что в преступных беспорядках на юге Рос­сии евреи служат только предлогом и что это — дело рук анархис­тов». Эта успокоительная часть ответа была опубликована в газе­тах, но в Петербурге знали и вторую часть ответа, в которой царь сказал, что источник вражды к евреям кроется в экономическом «гос­подстве» их и «эксплуатации» ими коренного русского населения. На робкие возражения одного члена депутации (адвоката Пассовера), пытавшегося изобразить бедственное положение евреев, царь ответил: «Изложите все это в особой записке». Записка впоследствии была составлена, но не подана, ибо спустя несколько месяцев взгляд правительства на еврейский вопрос изменился к худшему: Игнатьев решительно выдвинул теорию «эксплуатации» для оправдания по­громов и репрессий, и ему удалось затормозить подачу царю запис­ки в защиту евреев.

Действительность скоро показала, как далеки были царь и его правительство от сочувствия жертвам погромов. Всем бросалось в глаза, что правительство, обыкновенно ассигнующее помощь насе­лению городов, подвергшихся стихийным бедствиям, не оказало ни малейшего денежного пособия пострадавшему от погромов еврей­скому населению. Даже самим евреям не разрешили открыть в Пе­тербурге публичный сбор в пользу разгромленных. Одесский гене­рал-губернатор отказался принять от еврейских капиталистов крупное

пожертвование для несчастных. Местные власти по-своему поддер­жали антиеврейское движение. Тотчас после уличных погромов на­чались погромы административные. Полиция города Киева еще в мае энергично приступила к выслеживанию евреев, «незаконно» там проживающих, и тысячами изгоняла их из города. Массовые высе­ления производились и в Москве, Орле и других пунктах вне «черты оседлости». Такие же наглядные уроки юдофобии давал народу и русский суд. За открытый разбой судьи обыкновенно назначали нич­тожные наказания (три месяца ареста и т. п.), как за уличный скан­дал или «нарушение общественной тишины», причем наказанию под­верглись также евреи, решившиеся на самооборону (в Одессе). В Ки­еве же при разборе в военно-окружном суде дела о местном погроме прокурор, известный реакционер Стрельников (вскоре убитый рево­люционерами), произнес обвинительную речь не столько против по­громщиков, сколько против пострадавших. Он доказывал, что экс­цессы вызваны «эксплуатацией» со стороны евреев, захвативших главные экономические позиции в крае, и в этом смысле задавал свидетелям-евреям коварные вопросы. Когда один из свидетелей возразил, что обострение экономической борьбы вызывается ис­кусственною скученностью евреев в «черте оседлости», прокурор воскликнул: «Если для евреев закрыта восточная граница, то ведь для них открыта западная граница; почему же они ею не пользу­ются?»

Из всех этих фактов руководители погромного движения сде­лали надлежащий вывод: они решили, что пора кончить антракт в прерванном уличном спектакле. В первых числах июля началась вто­рая, летняя серия погромов. Очагом нового пожара был город с ка­зацкими традициями — Переяслав (Полтавской губернии), куда после весеннего погрома в Киеве прибыло много беженцев из это­го города. Увеличение еврейского населения Переяслава не понра­вилось местным христианам, и они составили в мещанской упра­ве приговор о выселении пришельцев. Для поощрения исхода был устроен двухдневный погром (30 июня и 1 июля), а затем последо­вали переговоры: образовался комитет, состоявший из предста­вителей администрации, четырех христиан и трех евреев. Этому комитету мещане предъявили следующие условия перемирия с ев­реями: чтобы еврейские гласные городской думы добровольно от­казались от своего звания, как люди «лишенные гражданской чести», чтобы еврейки не наряжались в шелк и бархат и не держали христианской прислуги, чтобы евреям запретили закупать продукты в окрестных деревнях для перепродажи, торговать в воскресные дни и содержать кабаки. На эти требования еврейские члены комитета ответили: «Какая горькая насмешка! Упрекают евреев в отсутствии чести представители тех, которые с дубинами и топорами в руках разбойническими шайками напали на своих мирных соседей, разграб­ляя их имущество!» В таком тоне составлены были ответы на про­чие требования мещан. Такие же побуждения низменной конку­ренции вдохновили и устроителей погрома в другом городе Чер­ниговской губернии, Нежине (20-22 июля). Здесь, после напрас­ных попыток властей остановить буйство, войско принуждено было стрелять в толпу, и оказалось несколько убитых и раненых. Тогда раздался клич: «Христианская кровь проливается; бей жи­дов!» — и погром возобновился с большей еще яростью; прекра­тился он только на третий день. Однако несколько таких случаев решительного отпора со стороны войска отрезвили бандитов. К кон­цу июля эпидемия погромов прекратилась. Продолжалась только полоса пожаров во многих городах: лишенные возможности от­крыто громить, буяны тайно поджигали еврейские дома. Это за­мечалось особенно в северо-западных губерниях (Литва и Бело­руссия), где высшая власть в лице виленского генерал-губернато­ра Тотлебена с самого начала решительно заявила, что она по­громов не допустит.

От весенних и летних погромов 1881 года пострадало свыше ста населенных евреями пунктов, преимущественно на юге России; но от паники, от ужаса ожидания диких насилий страдало еврейское насе­ление повсеместно. И, как в давние бедственные моменты, перед гонимым народом встал вопрос об эмиграции. Как будто для сближения конца XIX века с концом XV, на еврейское горе в Рос­сии откликнулась страна, которая в 1492 г. изгнала евреев из сво­их пределов: испанское правительство заявило о своей готовнос­ти приютить беженцев из России. Католическая Испания протя­нула руку жертвам новой, православной Испании. Практическая ценность этого предложения тогда же была признана ничтожною, и на очереди встал вопрос: направить ли эмиграционное движе­ние в Соединенные Штаты Северной Америки, куда массу толка­ла нужда в хлебе и свободе, или в родную Палестину, как приют для оскорбленной души народной? Пока еврейские публицисты спори­ли о том, куда ехать, сама жизнь указала линию эмиграционного дви­жения: массы беженцев из юга России направлялись через западно­европейские центры в Америку. Движение шло стихийно, без всякой организации, и на первом этапе пути, в пограничном галицийском городе Броды, скопилось к концу лета до десяти тысяч бедных пере­селенцев, увлеченных слухами, что агенты парижского союза «Alliance Israelite» дают средства на переселение в Америку. Когда делегаты «Альянса» приехали в Броды (октябрь 1881), они увидели страшную картину: по улицам города бродили тысячи измученных нуждою лю­дей с голодными детьми на руках. С раннего утра до поздней ночи делегатов окружала толпа, вопившая о помощи. Матери заграждали им дорогу, бросая под ноги своих младенцев и умоляя избавить их от голодной смерти. Делегаты делали все, что могли, но число бе­женцев росло, между тем как отправка их в Америку шла крайне мед­ленно [10] .

Не только погромы и вызванная ими паника гнали евреев из России, но и те легальные удары, которые посыпались на них из щед­рой руки графа Игнатьева. Бывший посол в Константинополе, втя­нувший Россию в турецкую войну, министр Игнатьев перенес при­емы бессовестной дипломатии во внутреннюю политику. Он решил, что для успеха нового реакционного курса и для оправдания позоря­щих Россию эксцессов перед Европой выгоднее свалить всю вину на самих евреев. Старая теория «эксплуатации коренного населения» евреями получила официальную санкцию. Она состояла из двух не­согласованных тезисов: 1) евреи, как торговый класс по преимуще­ству, занимаются непроизводительным трудом и эксплуатируют производительные классы христианского населения, особенно кре­стьян; 2) евреи, «захватив в свои руки торговлю и промышлен­ность» (тут уже признавался и факт большого участия евреев в ремесленном и фабричном производстве), конкурируют с христи­анскими городскими сословиями, которые поэтому расправляют­ся со своими соперниками самосудом. В этом духе был составлен в июле 1881 г. отчет графа Кутайсова, командированного царем на юг России для расследования причин «беспорядков». С чувством облег­чения сообщил этот сановник, что революционная пропаганда не была причастна к возникновению погромов и лишь кое-где револю­ционеры безуспешно пытались использовать уже возникший антиеврейский погром «для возбуждения антиправительственного дви­жения». Причины погромов, по мнению Кутайсова, кроются в самих евреях, которые вызывают «ненависть народа» тем, что они «захва­тили в свои руки всю торговлю и промышленность» и «образовали крупную общественную единицу». На юге «евреи на глазах одного поколения обратились из простых факторов в миллионеров, фабри­кантов и земельных собственников»; в Одессе лучшие дома и лавки переходят в руки евреев. Однако причину роста погромного движе­ния и этот пристрастный ревизор видит в бездействии полиции и войск при самом возникновении погромов. «Взволнованная масса составила себе странное убеждение: если само начальство не оста­навливает нападения на евреев, то, следовательно, оно дозволено; отсюда уже пошли толки, что оно разрешено самим царем, а это раз­решение народ объяснял тем, что евреи — непосредственные винов­ники события 1 марта, что они убили царя».

На основании отчета Кутайсова министр Игнатьев представил царю доклад, в котором доказывал ошибочность либеральной по­литики Александра II в еврейском вопросе. Последние погромы, по его мнению, показали, что евреи воспользовались либеральными реформами только для захвата торговли и промышленности с целью эксплуатации коренного русского населения, которое ответило на это «в прискорбной форме насилий». «Поэтому правительство, по­давив энергично (?) бывшие беспорядки и самоуправство, признает справедливым и неотложным принять не менее энергичные меры к устранению нынешних ненормальных условий, существующих меж­ду коренными жителями и евреями, для ограждения населения от той вредной деятельности евреев, которая, по местным сведениям, вы­звала волнения». Ловкому министру удалось убедить царя, что по­громы были только «народным самосудом» над евреями и что пра­вительство должно заменить этот самосуд своим законным судом.