— Ух ты! — простонал Пуфи.

— Люди все были служивые, — гудел старик. — К чему, говорят, языком долго молоть.

— Помню, тогда на улицах плакаты висели с призывом к мобилизации, — проговорил черноволосый коренастый слесарь. — Много плакатов, и до чего ж хорошие!

К оружию, пролетарии!

К оружию! В Красную Армию!

К оружию, пролетарии! —

и так один под другим… Я и сам без малого сбежал было из дому.

— Сколько тебе было тогда? — спросил Ференц Сабо.

— Одиннадцать.

— Самый лучший был плакат металлистов, — сказал дядя Пациус. — Ничего на нем не было нарисовано, одна только простая надпись: «Металлист, не посрами себя! Вступай в Красный батальон металлистов! Являться в Манеж, Восьмой район, улица Эстерхази».

— И правда, это лучше всего! — воскликнул Пуфи, подстегиваемый разыгравшейся фантазией.

— Что было потом, вы знаете, — сказал дядя Пациус; его голос звучал хрипловато из-за проглоченных скупых слезинок. — Между прочим, в тот самый день, как зашагал я в казармы, а оттуда сразу на фронт, хоронили бедного моего отца, так и не поспел я на кладбище… Но Фюлек мы у чехов отбили, освободили Шалготарьян, который до тех пор одни шахтеры да рабочие с металлургического защищали от чехов, на восточном фронте снова заняли Солнок, за ним Мишкольц, Леву, Эршекуйвар, опять переправились через Тису. Жаркие были дни!

— А о том русском больше не приходилось слышать?

— Он под Петервашаром погиб, — коротко ответил дядя Пациус.

Все замолчали.

— Будь тогда Советский Союз такой же сильный, как теперь, — сказал приземистый кузнец после паузы, — и мы выстояли бы. Послали бы нам на подмогу войско против белочехов и белорумын.

— А я считаю, — с мягкой своей улыбкой сказал Ференц Сабо, вскидывая обе руки словно затем, чтобы подпереть необычно длинную для него фразу, — я считаю, что наша судьба и сегодня от Советского Союза зависит.

— Хватит, ребята!

— Ты, Фери, не агитируй! — послышался чей-то густой бас. — Не ровен час, шепнут Битнеру-то!

— Чтоб он сдох! — отозвался Сабо, открывая в мягкой улыбке редкие зубы. — Он уж давно мне поперек горла стоит!

Балинт прислушивался к каждому слову, однако не терял интереса и к черноглазой красотке. От возбуждения и непривычки к пиву его лицо раскраснелось, пытливые серые глаза блестели и все чаще встречались с красивыми черными очами, а возле сердца при этом становилось тепло и немотно. Тем временем заиграл граммофон господина Богнара, доставленный сюда ради праздника; посреди мощеной части двора, между остовами автомобилей и мастерской, закружились две-три пары, по их одежде скользили красные и зеленые блики фонариков, настроение стало повышаться. Вдруг Балинт вспомнил, что давно не видел маленького Шани. Может, уснул где-нибудь, подумал он и отправился на поиски. Ему тоже хотелось спать, однако ночь, проведенная без сна, затаилась в нем, оттесненная праздничным возбуждением, и лишь изредка давала о себе знать, сводя здоровой, зевотой скулы.

Балинт обошел весь двор, цех, заглянул в контору, наконец на громкий его оклик Шани отозвался из уборной.

Дверь оказалась заперта снаружи, ключ торчал в замке. Лицо мальчишки было чумазым от слез.

— Что-что? — недоверчиво переспросил Балинт. — Пуфи запер? За что?

— Я не захотел ему больше сосиски таскать, — объяснил Шани, судорожно дергая круглой, наголо остриженной головой на тоненькой шее. — А я уж и свои ему отдал, лишь бы не приставал.

— И за это он тебя запер?

Мальчишка молча кивнул.

— Сколько ж сосисок ты ему отнес?

— Три порции.

— И он тебя запер?

— Вытащил ключ изнутри и запер оттуда.

— И ты позволил?!

От ярости у Балинта побелели губы. Он схватил мальчишку за плечо, потряс — Тупица, дурак! — прошипел он сдавленно ему в лицо. — Болван, трусливая свинья! Черт бы побрал эту жизнь паскудную, надо ж быть таким трусом! Еще раз запереть бы тебя здесь, чтобы…

В узком коридоре с единственной тусклой лампочкой на голом проводе, освещавшей все три кабинки, послышались шаги. Балинт обернулся и обмер: к ним приближалась дочь мастера Дёрдьпала, та самая стройная черноглазая красотка. Она тоже на секунду смешалась при виде раскрасневшихся парнишек, явно прерванных на горячем споре, приостановилась было, потом улыбнулась Балинту и исчезла в соседней кабинке.

— Ну, ты и натворил! — прошипел Балинт, зло сверкнув глазами на Шани, вдоль носа которого опять катились слезы.

— Ты что? — оторопело поглядел Шани на Балинта. — Что я натворил?

— Пошли отсюда к чертям! — шепнул Балинт, чтобы не слышно было в кабинке. — Ну ты и натворил!

Что именно натворил бедный Шани, Балинт, пожалуй, и сам не сказал бы. С ходу в голову пришло только одно из сложного клубка придавленных яростью ощущений, — Пошли отсюда к чертям, сказано ведь, — прошептал он, за плечо подталкивая Шани к выходу. — Теперь будут думать, что я с тобой дрался!

— Кто будет думать? — всхлипнул Шани.

Балинт сильно толкнул его. — Тише, ты!

Но тут по коридору вновь забухали шаги: как всегда враскачку, к ним шел господин Битнер, по дороге расстегивая штаны. — А вы что тут делаете? — гаркнул он, увидев двух учеников. — Драться сюда пришли? Не нашли лучше места?

— Ну вот! — хмуро сказал себе Балинт и отпустил плечо Шани. — Мы не дрались, господин Битнер, — проговорил он, красный как рак.

— А чего ж тогда щенка этого толкаешь?