— Кто этот толстяк? — спросила Анци.

— Ученик, как и я, — ответил Балинт.

— Он славный.

Анци дважды уводили от него танцевать. Когда это случилось в третий раз, ревность впилась в сердце Балинта всеми своими когтями. — Пойдемте походим немного! — сказал он разрумянившейся и еще не отдышавшейся после танца даме. Анци прижала к сердцу руку с кровавыми ноготками и, кокетливо склонив голову, таинственно ему улыбнулась: — Куда вы собрались увести меня, нехороший? — шепнула она.

— Да вот сюда просто, — краснея, сказал Балинт, — я ведь не умею танцевать.

— Или поухаживать надумали? — спросила Анци, и устремленные на Балинта черные глаза вспыхнули, словно два маленьких прожектора.

Балинт обомлел. — Не имею обыкновения, — сказал он мрачно.

Анци рассмеялась. — Так, может, научить вас танцевать?

— Сперва пройдемся немного, — упрямо повторил Балинт, которому казалось, что два маленьких прожектора высвечивают его мысли до самых затаенных глубин.

Позади разбитых, покалеченных автомашин было совершенно темно, справа стояла одноэтажная кузница, слева тянулось шагов на сорок — пятьдесят продолговатое здание деревообрабатывающей мастерской. Как только они выбрались из-под раскачивавшихся на ветру фонариков, ушли от пестрых лужиц света, беспокойно трепетавших на вымощенном камнем дворе, Анци взяла Балинта под руку. От прикосновения мягкой женской руки и льнувшей к нему округлой груди вся кровь бросилась Балинту в голову. — Ну, теперь развлекайте меня, — совсем рядом проворковал в темноте женский голос. Балинт сильно глотнул.

— Знаете, Анцика, — заговорил он тихо, — ведь это самая счастливая пора в моей жизни.

— И почему же, если не секрет? — кокетливо спросила Анци.

— Потому что теперь я стану взрослым человеком.

Его дама поняла по-своему, рассмеялась. — Вы думаете?

— Да, — сказал Балинт, чуть-чуть помолчав. — Уж теперь-то я освою одно ремесло. Знаете ли вы, Анцика, какое это великое дело?

— Вы называете это ремеслом? — с воркующим смехом спросила Анци.

Балинт кивнул.

— Это лучшее ремесло на свете, Анцика, — сказал он страстно. — Человек берет в руки большой, бесформенный кусок железа, закрепляет в станке и делает из него все, что пожелает. Ведь рукой я царапины не могу сделать на этой глыбе, а закрепил в бабки — и делай что угодно!

— И это вам нравится? — спросила Анцика, впиваясь ногтями в ладонь Балинта.

— Нет ничего лучше, Анцика, — проговорил Балинт серьезно, глядя на нее блестящими от волнения глазами. — Знаете, когда я самостоятельно изготовил мою первую деталь, осевое сцепление, я был такой счастливый, что не забуду этого во веки веков.

Женщина, очевидно, что-то поняла в волнении парнишки; она втянула ногти и непроизвольным материнским движением обхватила его ладонь.

— Вам интересно? — спросил Балинт взволнованно. — А ночь какая хорошая!

— Хорошая, — согласилась Анци.

Балинт сжал ей руку. — Так я объясняю вам, Анцика! Понимаете, чтобы человек стал хорошим токарем, нужно одно. Вернее, нужны две вещи. Первое: любить свою профессию.

— Это верно, — с полной убежденностью подтвердила Анци.

Балинт на мгновение умолк. Сзади, от фонариков, ветер донес к ним полнозвучный женский смех, затем мягко заколыхалась мелодия вновь запущенного вальса, опять пробуждая в пареньке волнение плоти. — Второе, — проговорил он хрипло, с пересохшим вдруг нёбом, — второе, уметь измерять. Тут торопиться нельзя, измерять надо как следует, точно да хорошенько разглядеть, что кронциркуль показывает, не то еще померещится что-нибудь.

— Не дай бог! — сказала Анци с нервным смешком и на секунду прижалась податливой грудью к руке Балинта. — Не дай бог!

— Самое интересное… как бы сказать… это, конечно, резец, — уже запинаясь, продолжал Балинт. — Как его… как, значит, за него взяться… это, словом, это целая наука. И шлифовать надо как следует, Анцика, и закреплять точно, не то дело не пойдет. Вообще закреплять надо покороче, тогда не будет вибрации.

— Не будет вибрации, — повторила Анци, уже теряя терпение. — Не будет, понимаю.

Задыхаясь от двойственного волнения, Балинт совершенно потерял вдруг чувство юмора. Две идеи заполонили сейчас его сердце: женщина, которую он полюбил, — думал, что полюбил, — и любимая профессия. Уже то, что он стал рассказывать Анцике о своей профессии, равнялось любовному признанию, да и было признанием в глазах Балинта. Его сердце полнилось восторгом, счастливой гордостью, девственной самоуверенностью. Довольно было бы наималейшего подозрения, что молодая женщина смеется над ним, и он в тот же миг повернулся бы спиной, не заговорил больше с ней никогда в жизни. К счастью, у Анци в ногте мизинца было больше верного женского инстинкта, чем ума в ее завитой головке, к тому же женщины вообще беспристрастнее и профессиональнее в любви, чем мужчины, — внезапно Анци обхватила Балинта за шею и поцеловала в губы.