Поэтому, быть может, Эйвилин неосознанно тянуло к нему. Каким бы вызывающим ни казалось его поведение, как бы ни бесили двусмысленные фразочки, ей не нравилось, когда он уходил надолго. Без него в воздухе повисали пустота и холод; темнота, хоть и не страшная, напирала со всех сторон – и девушка снова пропадала внутри себя. У мыслей в одиночестве есть понятный изъян: от них невозможно избавиться.

«Тебе следовало действовать быстрее…».

«Напрасно ты заговорила с ним…».

«Не появись Сонхи…».

Случившееся не исправить – так думать логичнее. Провал не на её совести – виноваты эти двое подельников, с чего-то взявшие ответственность решать за неё. Эйвилин не сбивалась с намеченного пути, она старалась довести дело до конца. Однако неудача резала душу на полоски. Независимо ни от чьей вины.

Она потерпела поражение. Предатель продолжал крепко стоять на ногах.

В память прочно въелся его болезненно-яростный взгляд. Элерт умел удерживать маски – лучшую из них он проносил почти семнадцать лет, притворяясь верным короне. Вряд ли кто-то научился угадывать его настоящие эмоции, настроения, предпочтения – он держал себя под замком, запросто подстраиваясь под людей и обстановку, и даже у отца не получалось увидеть дальше, чем сам капитан позволял ему. А там, в Парке Основателей, он не играл на публику – не перед кем. Его гнев был искренним. Эйвилин удивилась: неужели он без притворства полюбил девчонку, которую наняли следить за ним? Выяснил ведь, кто она такая – сам сказал. И умудрился влюбиться. Что за нелепость! Чуть ли не сюжет для сказочки: жестокого рыцаря покорила колдунья-убийца, подосланная вырезать его сердце.

Почему-то, заготавливая для шпионки ловушку, принцесса и представить не могла подобный вариант их отношений. У Элерта случались интрижки – он их не скрывал, но и надолго не задерживался. Крепкие чувства не для него – человека, вечно пропадавшего в политических интригах, войнах, народных волнениях; пропитавшегося запахом крови и смерти; того, чьё имя при дворе обратилось эвфемизмом к «государевой каре». Исключением стала прекрасная Лессия, которая не побоялась ни его образа, ни слухов: их роман вспыхнул уже после объявления о помолвке девушки – так уверяли словоохотливые аристократы. Для Эйвилин, бывшей подруги обоих, история выглядела иначе и началась гораздо раньше появления на сцене генерала Партлана, будущего мужа Лессии. Отец девушки на дух не переносил капитана, и та действовала назло, утопая в ухаживаниях: скомканные поцелуи в саду, быстротечные встречи, цветы на подоконнике – и ещё предостаточно всего, о чём принцессе не рассказывали. Их подстёгивала юность, скрепляла пылкость и вдохновляло всеобщее неодобрение, и такие чувства, как правило, хорошим не заканчиваются. Она отлично помнила вечер объявления о помолвке: мрачная зала, скорбная мелодия, вытекающая из-под тонких пальцев, молчание Элерта, красные от непролитых слёз глаза Лессии. Потом – слухи, негодование высокородного общества, свадьба, рождение очаровательного Винна… и снова шёпот за спиной: «Не похож на отца».

Эйвилин не осуждала подругу, однако, размышляя об этом теперь, всё мучительнее ненавидела Катлера. Он позволил любовнице с сыном сгореть в их поместье, и притом смел злиться на принцессу из-за смерти какой-то потаскухи!

Что бы с ней ни сделали по приказу Первого министра, она страдала недостаточно для компенсации агонии Лессии.

Девчонка полностью заслужила. Предатель – подавно.

— У тебя выражение лица жуткое. У рэку{?}[Демон Ворон] личины и то симпатичнее.

Сонхи смотрел на неё поверх газеты, которая чудесным образом материализовалась у него в руках. На развороте крупными буквами напечатали заглавие «О ДЕНЕЖНЫХ ЗНАКАХ», и, прочитав, Эйвилин вновь ощутила беспомощность. Новая власть, новые законы, новые порядки – всё, оставшееся от монархии – от привычного ей мира, – выкорчёвывали начисто. С их рьяностью они скоро отсекут головы памятникам правителей или разломают атрибуты власти, по сотне лет пролежавшие в хранилище. «Продадут, – поправил внутренний голос, – эти бандиты за бесценок продадут их за границу».

Она сжала кулаки. Затем заставила себя расслабиться и улыбнуться.

— Я тебя пугаю, волшебник?

— Моментами, – сходу отозвался он.

— Какой-то ты из тебя неправильный демон, раз ты опасаешься человека.

Облизнув подушечку пальца, он перевернул страницу.

— Человека не опасаюсь. У меня вопросы к половине, доставшейся тебе от бесноватой матери, уж прошу прощенья за каламбур.

Эйвилин раздражённо выдохнула.

— Судя по твоему отношению, ты бы с удовольствием раскопал её могилу и сгрыз кости.

— Благородные лисы падалью не балуются, – поморщился Сонхи. – Так недолго обзавестись несварением.

— Мы сегодня получим ответ на загадку «Сколько желчи помещается в престарелом демоне-обманщике»? – оскалилась принцесса.

— Такого измерительного прибора не придумали, поэтому вряд ли, – беззаботно возразил он. – Но, если придумаешь, я разрешу протестировать его на мне за символическую плату.

— Денежную, надеюсь.

— Мы договоримся. Порой я ужасно уступчивый, а у тебя маленькая госпожа, ни румиля в лифе{?}[Ни гроша за душой (выражение появилось из-за того, что женщины прятали купюры в лиф платья или бельё, чтобы сберечь накопления от воров).].

— Ну так я не завтра в изобретатели собралась.

— Тогда тем более договоримся.

Она отмахнулась от него и, выпутавшись из одеял, перебралась в кресло возле печи. После заточения она постоянно мёрзла, точно холод навеки проник в кости.

— Почему ты не в Немире? Мама рассказывала, что демоны не любят находиться среди смертных.

— Не соврала. Большинство не любит.

Отложив газету, волшебник похлопал по карманам и, вытащив коробок со спичками, принялся раскуривать трубку – единственный неизменный элемент его образа. Он менял одежду по три раза на дню, выбирал цвет волос под настроение, умело пользовался косметикой, придавая коже то неестественно много блеска, то чрезмерную бледность. Только с кисэру – произведением искусства в виде бескрылого восточного дракона – он не расставался.

И этим отвратительно-приторным табаком. От его вони пересыхало во рту и щекотало в носу. Возникала потребность выпить ведро воды.

— А у тебя какие мысли, маленькая госпожа?

Эйвилин постучала ногтями по подлокотнику.

— Возможно, причина в душе. Без неё у тебя не получается вернуться домой.

Сонхи покосился на неё. Дым закручивался в красивые розоватые спирали.

— Люди обожают романтизировать: дом, любовь, родня, вражда, привязанность. У демонов проще: мы занимаемся сексом ради удовольствия, заводим ни к чему не обязывающие интрижки ради веселья, избавляемся от родственников, если они мешают, живём там, где нам нравится. Когда ты думаешь о доме, то испытываешь тоску, ведь он недосягаем. У меня по-другому: дом – это место, которое мне приглянется в тот или иной момент. И, уж конечно, я бы не назвал Немир домом. Обиталищем разной опасной дряни, обителью разврата, мрачной локацией – пожалуй.