В отличие от того, кто приходит к Ганьке во снах. Запомнить бы его лицо, да начистить кистенями при встрече за эдакую срамоту!

Разбудил его перестук игральных костей. Гармала, как всегда проснувшийся ни свет, ни заря, стоял у окна, стылая мгла за которым словно отражала бельма его глаз.

– Волчья стая где-то к северо-востоку от нас, – сообщил он, едва услыхал, как завозился Ганька. – Сколько деревень окрест стаи?

Ганька поглядел на его длинные, черно-рыже-белые волосы, в очередной раз припомнив сон, и мысленно покрутил перед глазами карту.

– Дюжина, – посчитал он. – С учетом той, в коей мы сейчас обретаемся.

– Вычти те, где мы уже точно знаем, что пропало мужичье.

Ганька наморщил лоб и, высунув от усердия язык, растопырил пальцы для наглядности.

– Остается девять!

– Пронумеруй их, – попросил волкодав. – Как вздумается.

Ганька, не мудрствуя лукаво, присвоил им цифири посолонь. Гармала потряс кости в кулаке и мягко кинул их на подоконник. Провел по граням подушечками пальцев, считая значения, и глухо зарычал, скаля верхние клыки.

– Идем в шестую. Там следующая жертва будет.

– А ежели б десять выпало? – ехидно поинтересовался Ганька, все еще не до конца веря в ведунство.

– Не выпало б, – ничтоже сумняшеся откликнулся Гармала, собираясь.

Вот это самомнение! Хотел бы и Ганька однажды стать таким же уверенным в своих силах.

До деревни добрались к вечеру. Поселения, слушаясь приказа Великих князей, закрыли ворота, чтоб не впустить бешеных. Дороги меж деревнями без подновления замело и приходилось пробираться через сугробы с осевшим из-за оттепели, уплотнившимся снегом, ломая жесткую корку наста. Голубые ели вокруг тревожно перешептывались, словно подгоняя.

Ганька и сам торопился, чуя, как время утекает, аки песок сквозь пальцы. Гармала, занудно наставлявший его всю дорогу, остался под сенью колючих лап, не желая нечаянно спугнуть выворотня. А слух о волкодаве по деревушке разнесется вмиг. Поэтому Ганька пошел один.

– Веди себя, как волкодав, и с тобой ничего не случится, – напутствовал Гармала, обвешивая его оберегами да наузами.

Лишь бы не как в той поговорке: послушал козла баран, да и сам в беду попал.

Второй весенний месяц,

младая неделя

Сумеречное княжество,

окрестности Тенёты

Ганька постучался в ворота, сунул под нос сторожевым псам грамоту княжьего вестника и сообщил, что он-де тут по архиважному и зело секретному государевому поручению. Прошел проверку на бешенство (зряшную, ведь всем и так известно, что безликих бешеные не кусают, ибо не чуют в них опасности), с шутками-прибаутками вызнал, где тут обирает главная деревенская сплетница, и со всех ног дунул к ней.

Сплетницей оказалась одинокая седая старуха в наморднике, оплетающем нижнюю челюсть. Она вышла на порог, помешивая в ступке воду с золой, и долго вчитывалась в грамоту, подслеповато щурясь, но буквы явно разумея. Узнав в Ганьке столичного циркача Коленца аж зарделась вся и охотно поделилась, что знает она о том, кто среди их «кобелей» загулял надысь. Кузнец, «паскуда», а ведь у него жена на сносях и детишек семеро по лавкам!

Ганька в унисон со старухой поохал, отсыпал ей медяшек, покупая ее молчание, и отправился к дому кузнеца. Можно было обойтись и без сплетен, но тогда Гармале, чтоб услышать выворотня, пришлось бы приблизиться к деревне. А чем ближе волкодав, тем вероятнее, что выворотень его заметит и сбежит.

Сумерки сгущались. На улицах не было ни души, но так теперь после заката было в каждом поселении. С неба скалился ущербный месяц. В избах подмигивал свет лучинок, из труб тянулся сизый дымок.

Ганька, схоронившись за свинарником, помня наказ Гармалы, спешно переодевался. Все, что было, вплоть до исподней рубахи, он надевал шиворот-навыворот. Напоследок поменял левый и правый валенки и натянул (чудо-чудное, да диво-дивное) шапку-невидимку. Баснословная редкость, а волкодав ее на простого скомороха не пожалел. Участливый и жертвенный, да.

Кузнец (как есть паскуда!), тихо притворив дверь, покинул дом ближе к полуночи. Ганька прекратил выделывать коленца, чтоб согреться, и крысой шмыгнул следом.

Кузнец – косая сажень в плечах – сдвинул выломанное бревно в частоколе и был таков. Ганька глянул на верхушки елей и прикинул, сколько мужику идти до леса. Подождал, примерился к бревну, насилу его сдвинул (вот потеха была бы, кабы ему силенок не хватило) и выскользнул из деревни.

Развернувшись к частоколу лицом, сжал в кулаке комок дурман-травы и пошел задом наперед. Рядом вилась цепочка следов кузнеца. Главное теперь не оборачиваться. Иначе выворотень его вмиг учует. А пока одежда наизнанку давала отвод глаз чудища.