– Без с-света Солнца я не вс-сесильна! Но, чем смогу, помогу! Как и обещалась за шкуру царевны нашей! Мчите к козьим тропам! – наказала она и выпустила гюрзу.

Ее кожа покрылась серо-коричневой чешуей, тело стало плоским, а ноги соединились в длинный, толстый хвост, отчего одежда свалилась на пол. Клыки из-под верхней губы вылезли на добрый вершок.

Ганька от этого зрелища перепугалась до усрачки, но, продолжая доблестно лицедействовать, ухитрилась состроить по-дурацки восторженную рожу.

На хвосте Багулка соскользнула с утеса на равнину и вскинула к небу когтистые руки, что-то грозно прошипев на полозецком языке. Из-за гор вдруг громыхнуло и на небо, затмевая полнолуние, выползла туча.

– Благодарствую, волхвица! – крикнул Бронец ей вослед, хватая за руку Червику, и спрыгнул с утеса, на ходу обращаясь беовульфом. – Помощь твою вовек не забудем!

Черва фыркнула (нашел перед кем метать бисер!), но влезать милостиво не стала. В конце концов, было бы до кого снисходить!

Бронец запрыгнул на Норова, сажая ее себе за спину, и крикнул Ганьке и Гармале, чтоб забирали Лиходея. Одолен уже неласково пришпоривал гарцующую Пеплицу.

Багулка стрельнула языком, пробуя обещание Бронца на искренность, и со звонким «иэх!» с оттягом опустила руки, словно с трудом с них что-то стряхивая. Половина неба, закрытая тучей, ослепительно сверкнула, озаряя нещадной белизной долину.

Среагировать Черве позволила лишь ее хваленая скорость и умение вначале делать, а затем думать. Глаза она зажмурить не успела, оттого ослепла на пару мгновений, но вот руки к ушам метнулись сами. Вовремя. Треск раздался оглушительный, сухой, деревянный, будто громадный топор расколол в щепки сотню поленьев разом.

Молния ударила прямиком в центр вражеского воинства. В воздух взвились крики и скулеж. Кто-то снова выстрелил, но ветер вновь отвел стрелы. Трава занялась огнем. В рядах бешеных образовалась проплешина с обугленными телами, куда Бронец тотчас галопом направил Норова. Со всех сторон раздался скрежет освобождаемых от ножен мечей.

– С-скорее! К козьей тропе! – поторопила Багулка, запрыгивая к Одолену на Пеплицу.

Черва перекинула ноги через круп Норова, садясь задом наперед, и с нечеловеческой скоростью принялась опустошать колчан в нападавших на них со спины.

– Кто-то должен сдерживать бешеных, чтоб они не ринулись следом за теми, кто отправится за ворожеем! – в глотке Гармалы пугающе клокотал волчий рык.

– Я за ворожеем! – тотчас вскинулась Черва.

Полнолуние требовало крови. А чернь неспроста называла ее мстительной сукой. Ганька, правящая Лиходеем, судорожно всхлипнула, и Черва смилостивилась.

– Охолонись, не стану я умерщвлять твоего Истинного, безликая! Попросту загоню в угол и полоню!

Одолен, наблюдая за мрачным, болезненным торжеством, проявляющемся на красивом лице, признавал, что с сестрицей у них слишком много общего. Не к добру.

– Одну не пущу! – коротко и очень весомо тут же отрубил Бронец. Обернулся на ходу, бросив тяжелый взгляд на шрам на щеке Червы, доставшийся ей от «женишка», и повел плечами. – Подсоблю его выследить!

Ганька хмуро оглядела «сладкую» парочку жестокосердных мстителей: гончей и ищейки. Их союз внушал опасения. Уж больно сильные, властные да горячечные оба. Коли князьями станут (а для эдаких альф это проще пареной репы!), не найдется на них управы. Да и кто знает, вдруг да дернется у них рука, и прибьют они младшего княжича Чернобурского ненароком?

– Я с вами! – скупо, без объяснений отозвался Гармала за ее спиной, и его рука на ее животе прижала ее к себе теснее.

На душе у Ганьки, как и всегда рядом со слепым волкодавом, мигом стало покойно. Опять он ради нее в полымя кидается. Проследит, что Цикута жив останется, а значит, и она.

– Скатертью дорожка! – Ганька и сама не поняла, пожелала она или послала, кидая поводья Лиходея в руки Черве, и спрыгнула на горящую землю. – А я останусь! Я всяко ворожею вред причинить не смогу, а супротив бешеных у меня найдется пара фокусов!

И ухватилась за висящую на шее деревянную старую свистульку.

Беда, конечно, у безликих без звериной чуйки на опасности. Но возразить и научить скомороха уму-разуму Черва не успела. Норов и Лиходей ступили на козью тропу и мир смазался.

Одолен осенил их вослед треуглуном и грубо натянул поводья Пеплицы, поднимая ее на дыбы и разворачивая лицом к врагам. Спешившись, встал рядом с Ганькой и дал волю ярившемуся ирбису. Хребет и лапы вытянулись и покрылись пятнистой черно-белой шерстью. Челюсть расширилась, становясь пастью, встопорщились чувствительные усы. Мир в кошачьем зрении стал серым и четким.