– От рожденья она Толга. Перо птички, значит. Токмо баба-то она крепкая и увесистая. Сам видишь, не пёрышко. Помоги довести её до саней.

Денис и Фома побежали к саням, выгрузили из них не нужные больше корзины с рудой, расстелили медвежью шкуру и положили на неё Варвару.

– Погнали теперь к моему дому, – Денис показал пальцем на пожарище. – Мне там кое-какой скарб забрать надо.

– Какой ещё скарб? – засмеялся казак. – У тебя ж всё огонь пожрал.

– Там погреб во дворе. В нём я не токмо репу и капусту хранил, но и кое-что поценнее.

Они подъехали к обгорелым брёвнам, которые тлели на месте Денисовой избы. Погребица над бохарямом не была тронута огнём. Неподалёку от входа в него лежала мёртвая темноволосая женщина. В её грудь был воткнут охотничий нож.

– Инжаня! – воскликнул Денис.

– Знаешь её? – спросил Фома.

– Ага. Она мне как родная. Похоронить бы…

– Долго ж ты будешь землю долбить! Мороз, однако…

– Зачем самому долбить? – пожал плечами Денис. – Отвезём упокойницу к дому старосты. Тутошние люди её и похоронят.

Казак кивнул, и они положили труп Инжани рядом с Варварой. Денис, чуть отдышавшись, направился к погребице.

– Целёхонька дверь! – сказал он и спустился в погреб.

Вышел, держа в руках мешок с серебром и ларчик с лапками Ине-нармонь.

– Ну что, пора назад? – спросил Фома.

– Ага. Спасибо, что не заартачился. Возьми вот, – Денис протянул казаку пять серебряных копеек.

Он сел в повозку, и казак взялся за поводья. Подъехав к месту побоища, Денис увидел Офтая, который говорил с казачьим сотником. Толмачом был местный мордвин, понимавший русскую речь.

– Сколько в вашей Вирь-ате народу? – спросил сотник.

– Двадцать два двора, – ответил инь-атя.

– Ишь ты, большая деревня! Чем живёте-то?

– Бортничаем. Охотимся. Рыбу ловим. Рожь, овёс и просо выращиваем, – начал перечислять Офтай.

– Значит, ни тягло не тянете, ни ясак не платите? – поинтересовался сотник.

– Нет, батюшка. Кому ж теперь нас отдадут?

– Не мне решать. Думаю, дворцовыми[2] станете… а дальше как кривая вывезет.

Офтай горько улыбнулся.

– А ещё, – продолжил сотник. – Подводную повинность[3] отбудете. Негоже нам здесь скудельницу устраивать. Павших у нас пятеро и раненых семеро. Не так много. В Тонбов всех отвезёте. А мордвина… – он посмотрел на лежащего Тумая. – Мордвина здесь похороните.

– Да, по нашему обычаю, – печально кивнул Офтай. – Это зять мой.

Сотник сочувственно посмотрел на него.

– Крепись, старик! Не у одного у тебя горе.

Он присмотрелся к саням, в которых лежали Варвара и Инжаня.

– Кто у вас в санях? – спросил сотник.

– Жена моя, – ответил Денис. – Избили её дюже. На ногах стоять не может.

– Угу… Жинка его. Я слыхал, как они гутарили, – подтвердил Фома. – Токмо вот имя у неё какое-то чудное.

– Кщена Варварой. Чего ж тут чудного-то? – ответил ему Денис.

Дед Офтай молча кивнул, мол, всё так.

– А окромя неё кто там? – поинтересовался сотник.

– Волховку тутошнюю похоронить привёз, – ответил Денис.

– Сгружай её, Фома. Ложи подле того мужика, – сотник показал на Тумая и строго посмотрел на его отца. – А ты, старик, пошукай по домам! Нам ещё трое саней надобны.

Инь-атя обвёл взглядом пожарище.

– Много домов ногайцы сожгли… – вздохнул он.

– Не рассуждай, а делай! – ответил ему сотник.

– А мою избу разве тоже степнякки спалили? – вклинился в их разговор Денис.

– Нет, Денясь, – покачал головой Офтай. – Кто-то из наших. Всё из-за Кафтася. Не понравилось людям, что в жертву его принесла молодая чужачка. Ничего, забудут. Станет ещё Толга оз-авой. Поживите пока в Инжаниной избе, а по весне отстроитесь.

– Нет, Офтай! – ответил Денис. – Как я погляжу, тут многие настроены супротив нас с Толгой. Раньше Инжаня нас защищала, но её больше нет. Построим новую избу, а её опять подождут.

– Выходит, зря вы с Тумаем трудились на болоте? – печально вздохнул инь-атя.

– Выходит, так, – ответил Денис. – Не вышел бы толк из твоей затеи.

– Как же мы без кузнеца-то?

– Я Валгая подучил немножко. Берегите его, а мне пора в Тонбов за новой жизнью.