На глазах выступили слёзы. Я ничего не могла с собой поделать. Передо мной открылся знакомый с детства вид, и это было словно удар под дых. Только сейчас я поняла, как сильно скучала. По своей усадьбе, по своим людям, по бабушке и детству. Как сильно мне не хватало простого человеческого тепла и участия. Эти три года замужества будто заморозили что-то внутри меня, а сейчас оно начало просыпаться и оттаивать, проливаясь по щекам весенней капелью.

Я вытерла слёзы, мешавшие мне наглядеться вдоволь.

С холма открывался вид на изгибы Луговки, обрамлённые лугами. Чуть правее вдали виднелось озеро, точнее белая гладь, за ней – тёмная стеная леса. Левее шли холмы, где бабушка летом заготавливала травы, а я собирала землянику.

Сейчас всё было занесено снегом. Казалось, будто у художника кончились краски. И он рисовал пейзаж грифельным карандашом, да и то отдельными росчерками.

Зато извилистая долина реки была белым-бела. Под усадебным холмом Луговка широко разливалась, а течение здесь было медленным, поэтому зимой, когда лёд окончательно вставал, для меня и местных мальчишек устраивали каток. Мы все участвовали в расчистке снега. А потом крепили к обуви полозья и катались до самых сумерек, когда закутанная в пушистую шаль бабушка выходила на террасу и звала меня зычным голосом.

Счастливые картины детства пронеслись перед внутренним взором, мазнув по щеке нежностью. Я вздохнула. Многое бы отдала сейчас, чтобы бабушка была жива и ждала меня к ужину…

С белым полотном реки что-то было не так. Почти посередине темнело чёрное пятно, нарушая идиллическую картину. Неужели полынья? Прежде в этом месте ничего подобного не случалось. И лёд стоял крепко. Впрочем, за прошедшие годы течение могло измениться и подмыть ледяную корку.

Чем дольше я смотрела, тем более необычной казалась мне эта полынья. Не широкая и округлая, а узкая, с неровными краями, больше похожими на лучи звезды.

Вдруг полынья шевельнулась, подняла один из лучей и выбросила вперёд. Будто человек махнул рукой.

Я резко выдохнула, а потом и вовсе забыла, как дышать. Потому что до меня наконец дошло: это не полынья, это и есть человек. И он лежит посередине реки у подножия моей усадьбы.

Первое желание – броситься на помощь человеку – споткнулось о страшную догадку. Это Гилберт! Он нашёл меня, пришёл за мной, и теперь всё будет, как прежде…

Меня затопил привычный страх. Надо бежать. Скорее! Как можно дальше!

Я сделала шаг назад и остановилась, упершись в дерево калитки. За спиной была моя усадьба. Моя новая жизнь, к которой я привыкла и которой дорожила. И которую никому не позволю у меня отнять.

Тем более Гилберту!

И почему я решила, что это он? Мой муж утонул в горной реке. За сотни вёрст от Дубков. Здесь он никак не может оказаться.

И даже если бы Гилберт вдруг каким-то чудесным образом выжил, он смог бы попасть сюда только через перевал. А значит, появился бы с другой стороны. Откуда и я приехала.

Это не мой муж!

Облегчение было таким сильным, что на миг закружилась голова. Я стояла наверху усадебного холма, смотрела вниз, на тёмное пятно на белой ленте реки, и улыбалась. Это не мой муж…

Тогда кто же это?

Человек не шевелился. После того как махнул рукой, то ли подавая сигнал мне, то ли пытаясь проползти ещё немного вперёд, замер и больше не двигался.

Он вообще живой?

Чем дольше я смотрела на недвижимый силуэт, тем сильнее становилась тревога. А если он умирает? Вот прямо сейчас, пока я смотрю на него.

Но и спуститься туда было страшно. Вдруг это ловушка.

Не знаю, сколько я простояла, не в силах принять решение. А потом вдруг очень чётко поняла: если я не помогу этому человеку, он точно умрёт. Смогу ли я взять на себя ответственность за чужую жизнь? И молча наблюдать, как она угасает на люду замёрзшей реки?

Не смогу.

Даже если он уже мёртв, мне нужно убедиться в этом. Я очень чётко поняла, что никогда не прощу себя, если сейчас ничего не сделаю. Поэтому решила спускаться.

Лестницу, ведущую к реке, замело так, что ни одна ступенька не выделялась под снегом. Глубоко вдохнув и отметая мысль, что, может, лучше не надо, я двинулась к кустам, растущим по обе стороны от ступеней. Спускаясь, цеплялась за ветки, и всё равно оскальзывалась и падала.

Мужская одежда была тёплой, но громоздкой и неудобной. Я много раз думала о том, чтобы снять тулуп. И только морозец, ощутимо пощипывающий лицо, останавливал меня.

На спуск ушло не меньше получаса. А ведь тут сотня ступеней, не больше. В детстве я знала точное количество, но потом забыла.