Мы все умрем.

Когда я вновь выныриваю из черноты, поверхность подо мной мягче, а голова ощущается по-другому, как будто ее что-то стягивает.

«Повязки». Снова голос мамы. Прохладное прикосновение к щеке.

Из глаз у меня брызжут слезы. Мама, прости.

Теперь под веками только темнота. Вспышки исчезли. Адская боль в голове слегка приутихла, однако я все равно ощущаю, как она маячит поблизости, готовая обрушиться во всю мощь. Тяжесть с левой руки исчезла, но что-то слегка обжимает ее возле локтя. Мне удается чуть-чуть пошевелить конечностью, и я различаю шорох пластика, да еще что-то болезненно оттягивает кожу.

Капельница, скорее всего.

Где Кейн? Лурдес? Боже, надеюсь, Нис не… Этот удар в висок, самое уязвимое место.

С трудом чуть приоткрываю глаза, но в сумраке окружение узнается не сразу. Кое-какой свет льется лишь от приборных панелей: оказывается, я на мостике, на полу возле двери. Под спиной у меня ворсистый ковер.

Еще через несколько секунд до меня доходит, чего я не слышу и не ощущаю. Двигателей. Мы остановились — или же замедлились до такой степени, что шум и вибрации больше не воспринимаются.

Зато до меня доносятся шепоты, хотя голосов я не узнаю.

Затем замечаю какое-то движение. Кто-то садится рядом.

— Клэр? — доносится до меня растерянный голос Лурдес.

Мне больно поворачиваться в ее сторону, но я должна увидеть девушку. Должна убедиться, что с ней все в порядке.

У меня перехватывает дыхание В глазах двоится. Я вижу две версии Лурдес. Одна из них поднимается на ноги, не сводя с меня хмурого взгляда. Она произносит:

— Не понимаю…

Как и я. Потому что вторая Лурдес лежит рядом со мной. На глазах у нее повязка, которая, однако, не скрывает расцарапанных щек и пятен запекшейся крови на шее и комбинезоне. Девушка пугающе неподвижна.

Лурдес, которая стоит, какое-то время смотрит сверху вниз на другую, затем переводит взгляд на меня и повторяет:

— Не понимаю.

Поднимает руки к глазам и вонзает в них пальцы.

Я рефлекторно зажмуриваюсь, и шепоты становятся громче, так что в конце концов их смешанный хор напоминает скорее вой ветра, нежели человеческие голоса.

Не обращая внимания на болтающуюся трубку капельницы, отталкиваюсь рукой от пола и медленно принимаю сидячее положение. Голова кружится так, что едва не падаю обратно на пол.

Когда же осмеливаюсь открыть глаза, периферия зрения затянута чернотой, однако Лурдес уже только одна. Та, которая лежит на полу.

Безмолвная. Пустая. Мертвая.

Нет! Я тянусь к ней рукой, однако даже такое незначительное движение оказывается для меня непосильным. Чернота по краям снова начинает наступать, темной водой заливая окружающее пространство. Противостоять ей я не в силах. Меня словно затягивает в бездонную воронку.

А потом… Чернота.

— Это последнее, что я помню, — заканчиваю я и невольно вздрагиваю, ударяясь позвоночником о пластиковую спинку стула, окончательно приходя в себя за столом в комнате отдыха.

Рид и Макс, опутанные паутиной моего рассказа, какое-то время не реагируют. Наконец, младший следователь подается вперед и недоверчиво спрашивает:

— И это все? А как же вы выбрались из…

— Я же сказала! — зыркаю я на него. — Не помню. В самом конце воспоминания становятся… обрывочными.

Строго говоря, эпизод с Лурдес (живой? мертвой? обеими?) — последнее воспоминание, в подлинности которого я твердо убеждена. Во всяком случае, какой-то из версий. Важная оговорка. Этот момент кажется реальным, в отличие от многих других. Остальные как обломки кораблекрушения на поверхности воды. Случайные кусочки перемешанной головоломки, которые, может, сложатся — а может, и нет — во внятную картину, даже если мне удастся собрать их все до единого. Я уже не могу сказать — если когда-либо вообще могла, — какие из этих образов и обрывочных фраз настоящие воспоминания, а какие всего лишь плоды моего травмированного сознания (которому ранение головы уж точно не пошло на пользу) и неведомого воздействия на «Авроре».

Риду Дэрроу и Максу, впрочем, об этом знать незачем. Я и так выложила им все, что они хотели услышать. Насколько было в моих силах.

От долгих речей, препаратов и вспомнившегося ужаса у меня пересохло в глотке. Вдобавок не оставляет ощущение, будто своим рассказом — словами, самим воздухом из легких — я впустила в помещение тьму. Некую сущность, парящую, наблюдающую и выжидающую. До поры до времени.

Сплетаю пальцы на коленях, стискивая их с такой силой, что чувствуются косточки — болезненно, зато ободряюще. Концентрации для столь простого действия требуется больше, чем в здоровом состоянии, но, по крайней мере, я уже не столь заторможена. Действие препаратов потихоньку ослабевает. И от этой мысли меня пронзает страхом. Не уверена, что испытываю желание полностью отдавать себе отчет в происходящем. Уже нет.