Но хотя идеи священной войны уже некоторое время ходили по Европе, непосредственный импульс для крестового похода пришел с Востока – точнее, из Византии, где правил Алексей. В 1070-х годах Григорий VII уже собирался послать войско для облегчения положения византийского императора. Ситуация стала еще более критической в начале 1090-х годов. В этот момент волна нападений кочевников-печенегов отвлекла внимание Алексея на западные провинции {216} . В ответ Абу-л-Касим и турки-сельджуки ударили по богатым имперским землям к северу и западу от Никеи (сейчас Изник). Почувствовав слабость государства, различные группы турок начали совершать набеги на другие области Анатолии. Ситуация ухудшилась в конце 1092 года, когда умер багдадский султан Малик-Шах. У Алексея с Малик-шахом были хорошие отношения, однако последовавший спор о престолонаследии привел к серьезной нестабильности, которой с радостью пользовались все более самостоятельные турецкие правители Малой Азии.

Неудача следовала за неудачей, и настроения в столице были соответствующими. Неспокойствие ощущалось уже в начале 1090-х годов и достигло апогея в 1094 году, когда возник заговор с целью свергнуть Алексея и возвести на престол его племянника Иоанна Комнина. Все сильнее казалось, что Алексея ждет участь его предшественников. В такой обстановке император принял судьбоносное решение обратиться за помощью к папе Урбану II {217} . В каком-то смысле это стало продолжением тактики стравливания нормандских рыцарей и англо-скандинавских варягов с турками на Востоке, к которой многие годы успешно прибегали византийские императоры. Однако на этот раз результаты оказались совершенно иными. Ни Алексей, ни Урбан не могли ни представить, с каким энтузиазмом будет воспринят их призыв, ни вообразить долгосрочные последствия своих действий.

Просьбу Алексея озвучили на большом церковном соборе в Пьяченце в начале марта 1095 года. Урбан отреагировал на нее благосклонно и к лету начал созывать людей в своей родной Франции. В ноябре состоялся Клермонский собор, на котором Урбан произнес страстную проповедь, призвав присутствующих отправиться на Восток и освободить Святую землю {218} . У понтифика имелись веские причины поддержать поход: он обещал отвлечь внимание от нескончаемых конфликтов между Урбаном и германским императором (так называемая борьба за инвеституру), а также открывал перспективу сближения Восточной и Западной церквей, к чему папский престол уже давно стремился. Ситуация на Востоке волновала европейцев и в связи с растущей популярностью паломничества: нестабильность в Малой Азии угрожала сделать священный город христиан недоступным для самых истовых верующих.

На сбор войска крестоносцев потребовалось время – как раз потому, что призыв Урбана оказался популярен. Однако ждать были готовы не все. Простолюдины и бедная знать, вдохновленные апокалиптической проповедью человека по имени Петр Пустынник, в 1096 году отправились впереди основных армий в так называемый Крестьянский крестовый поход. Перед уходом из Европы эти люди устроили несколько ужасных еврейских погромов – напоминание о том, что грань между религиозным пылом и фанатичной ненавистью очень тонка {219} . Несмотря на столкновения с собратьями-христианами в Венгрии, в начале августа они прибыли в Константинополь, и их переправили через Босфор. Вскоре турки разбили это разношерстное воинство недалеко от Никеи. Многие погибли или попали в рабство. Некоторые из выживших теперь собирались дожидаться появления основных сил.

Из четырех аристократических армий три пришли из Франции и с побережья Северного моря. Одна из них – армия Роберта Куртгёза – была полностью нормандской, да и многие крестоносцы в составе других войск имели связи с Нормандией. Но, возможно, самый крупный нормандский вклад дала Южная Италия – в лице неугомонного Боэмунда. Как и Куртгёзу, Боэмунду досталась короткая соломинка в вопросе династического наследования, поэтому от похода он должен был выиграть многое. Хроника «Деяния франков» (Gesta Francorum), написанная неизвестным соратником Боэмунда по крестовому походу, сообщает, что нормандский принц впервые узнал о предполагаемой кампании в начале лета 1096 года, когда вместе со своим лордом (и единокровным братом) Рожером Борсой осаждал Амальфи. Вдохновившись новостью, Боэмунд немедленно заявил о своем участии и разрезал собственный плащ, чтобы сделать из него кресты для людей, которые стали к нему стекаться. Современные историки давно подозревают, что такой впечатляющий coup de theatre [27] был спланирован заранее. Однако нам не стоит быть слишком циничными. Это сообщение подтверждает Гоффредо Малатерра, который говорит, что Рожер был вынужден отказаться от осады, потому что Боэмунд отвлек значительную часть его армии. Гоффредо был хорошо информированным свидетелем (и не относился к поклонникам Боэмунда). Более того, мы видим, что только в августе того года Боэмунд избавился от своих земельных владений, чтобы финансировать поход {220} . Проповедь Урбана в поддержку крестового похода сосредоточивалась на Франции, так что вполне могло быть, что до Италии вести дошли лишь весной или в начале лета 1096 года.

Хотя Рожер Борса наверняка был счастлив оттого, что старший брат покинул Италию, сама ситуация не могла его радовать. Анонимный хронист утверждает, что они расстались в хороших отношениях, но Гоффредо отмечает разочарование герцога, а также его дяди Рожера I. Тот факт, что Боэмунд сумел собрать большое войско, не должен вызывать удивление. Итало-нормандские аристократы прекрасно знали, какое богатство и престиж могут ждать их в чужих землях. Теперь, когда завоевание Сицилии завершилось, в Италии осталось мало возможностей для дальнейших приобретений. Славу и богатство теперь надо было добывать на Востоке.

Боэмунд, вероятно, всегда имел в виду нечто большее, нежели спасение Святой земли. После провала балканских кампаний 1080-х годов у него остались незаконченные дела с Алексеем. Гоффредо сообщает, что Боэмунд отправился в поход именно потому, что давно зарился на Восточную империю (Гоффредо в соответствии с византийской традицией называет ее Римской империей). Возможно, поступление на службу Византии может показаться необычным способом поменять в ней власть. Но Боэмунд знал, как легко егеря становятся браконьерами, особенно в переменчивом мире Византии XI столетия.

Если решение Боэмунда присоединиться к крестовому походу было спонтанным, то подготовка благоразумно заняла несколько месяцев. Он не торопился: ведь ему предстоял более короткий путь, чем войскам северян, и к тому же знакомый. Боэмунд отправился из Бриндизи в октябре 1096 года и, удивительным образом повторяя кампании 1080-х годов, высадился недалеко от Валоны на иллирийском побережье. При этом он расстался с другими группами крестоносцев, которые двигались из Италии, – все они направились прямо в Диррахий, где встретились с имперскими войсками и воспользовались Эгнатиевой дорогой. Такое отклонение от общего маршрута важно, особенно в свете свидетельств Гоффредо. Возможно, Боэмунд обдумывал, как нанести удар по императору. Один документ утверждает, что он просил Готфрида Бульонского (сына Евстахия) не завязывать дружбу с Алексеем, а присоединиться к нему в походе на столицу. Аналогичным образом и Анна Комнина упоминает о том, что Алексей подозревал Боэмунда и Готфрида в тайных планах {221} . Если Боэмунд еще только собирался объявить о своих мирных намерениях (или хотя бы принять такое решение), это также объяснило бы, почему его люди столкнулись с печенежскими вспомогательными войсками императора, когда впервые отправились по Виа Эгнация.