Рыбий Глаз покачал головой, пусто взирая сквозь меня фарфоровым оком с нарисованной точкой зрачка. Второй его глаз, натуральный, был не более выразителен, чем искусственный, единственно — более мутноват. Я поневоле вспомнил зону: подобных типажей в ней хватало. И — удручился глубиной приобретенного жизненного опыта… Где ты, пионерское детство, с сообществом ясноглазых, румяных, ангелоподобных сверстников?

— Дом расселяют, решение принято, — доложил я.

— Этого следовало ожидать! — с чувством сказал Юра. — Если я берусь за дело… И такой результат надо отметить! Ты, Андрюха, не спрыгивай, я тебя знаю, это — не по-мужски…

К прилавку магазина, тянулись две очереди: справа — благочинная, состоящая из граждан дисциплинированных, и слева — комплектующаяся из наглецов или же завсегдатаев, получавших товар иногда с конфликтом, но неизменно оперативно. Юра, внимания на очереди не положивший, угрем пролез в амбразуру окошка выдачи зелья, с эффектным стуком выставив из-за пазухи пустую бутылку, отчего все, в том числе и наглецы, на мгновение оторопели.

— Ну-к, Тамар, — молвил он, отпихивая напиравшую публику локтями и на робкие замечания справа, равно как и на матерные слева, не реагируя. — В той «бомбе» сколько вольт? Шес-снадцать? Идет! Две давай!

— Фу, — морщилась толстая розовощекая продавщица, послушно доставая «бомбы». — Перегаром-то прет…

— Какой перегар?! — возражал Юра гордо. — Свежак! — И под проклятья опомнившихся очередей, через угрюмые лица, выкрики: «Блатной, что ли?!» — передавал бутылки мне, механически их принимавшему.

— Где… врежем-то? — спросил Рыбий Глаз, поджидавший нас у входа.

— В гости идем… Ко мне! — провозгласил Юра. — Сыр у меня, огурец… Вилок, вот нет, затерялись где-то…

— Вилок? — удивился Рыбий Глаз. — Ну и чего? Мы же… не американцы!

В прокисшей Юриной комнатенке с выцветшими обоями, потолком в мелких кляксах убиенных комаров, кособоким шифоньером с треснувшим зеркалом, койкой, чей матрац был застелен одеяльцем с печатью какого-то учреждения, нашлось полбуханки каменного хлеба, банка консервов, охарактеризованных Юрой как ветчина, сыр — на удивление свежий, и три непрозрачных стакана.

Упомянутый огурец не отыскался, хотя Юра перерыл даже шифоньер и карманы одежды, висевшей на прибитой к стене вешалке. Но тут уж выручил я, принеся яблоки, маринованные грибы и бокалы, вызвав таким поступком большое к себе уважение у компаньонов.

Выпивали на балконе, стоя, как на официальном приеме и, разместив закуску на раскладном столике, ровно задернутом черной угольной пылью, в обилии летевшей сюда с близкой железной дороги.

— Э-э!.. — отставляя бокал, закряхтел Рыбий Глаз, рукавом утирая рот.

— У-у!.. — в тон ему откликнулся Юра, впиваясь в сочное алое яблоко, зашипевшее на губах его водянистым соком. — Я… в ботаническом саду раз яблоки рвал, — поведал, морщась и причмокивая. — Во — яблоки! Во такие! — развел руки от одной стены до другой. — Экспериментальные, понял? На экспорт. Охраняли… Ну, ночью залезешь и рвешь. С забора. Забор высокий… Однажды упал — хорошо, внизу снег… Так по грудь! Ну-с, — он поднял стакан, — за наши безнадежные дела…

— И как в тебя влезает-то? — сокрушился я. — Ведь каждый день… Или страдаешь от избытка хорошего самочувствия?

— Кхм, — презрительно отозвался на такое замечание Рыбий Глаз. От водки и другое его око остекленело, стало недвижно, и, чтобы разгадать, какое искусственное, а какое нет, требовало теперь известного труда и наблюдательности. — Ты спортом занимаешься? — внезапно спросил он меня. — Б-бегом?

— Ну, нет…

— О-о! — кивнул Рыбий Глаз. — В чем и дело. Застой крови, мышц… Плохо! А стакан — все равно, что четыреста метров. С барьерами. Понял? Вот… некоторые. Сто грамм шлепнул — и с копыт. Почему? Сердце нетренированное. А его надо тренировать… учти! — Он выпучил губы и потряс пальцем, предостерегая.

— Подтверждаю, как будущий медицинский работник, — кивнул Юра.

— Причем здесь ты и медицина? — вяло удивился я.

— Доцент… ну, который без обезьяны остался, в институт меня подготовить обещал! Да я и сейчас любой запой устаканить могу лучше всяких там докторов! — запальчиво поведал Юра. — Знаю их, шарлатанов, навидался! Приедут, сами вдрабадан, у больных все оставшееся допьют, шакалы… А если бы я за дело взялся… У-у-у! — провыл восторженно. — Вот, закуси хотя бы… — прицелившись, Юра ткнул вилкой в кастрюлю, откуда извлек грязно-желтую куриную ногу с когтистой лапой и вареным колечком лука. Услужливо протянул ее мне.

Я категорически отказался.

— Это ж натуральный лебедь! — убеждал меня Юра. — Я вот в армии, помню, служил… — Он бросил ногу обратно, выплеснув на бесстрастного Рыбьего Глаза фонтанчик мутного бульона. — У нас там озеро рядом… И лебеди. Ну возьмешь автомат… Однажды пошел, глянь — сидит! Я — очередь. Сидит! Что такое? Э?.. Замерз во льду! Ну я ползком… на животе…

— По-п-ластунски! — вставил Рыбий Глаз деловито и, нахохлившись, икнул.

— Ну да. Наст тонкий… Хвать его за шею — и домой. Двадцать семь… килограмм веса! Отдал матери, сам на печку… Ох, время было… — Тут Юра запнулся, устремив встревоженный взор на карниз дома, откуда с легким шорохом оборвалась наледь, и сверкающая перевитая сосулька колом полетела к земле.