«Перекресток для троих» вышел в свет почти девятимиллионным журнальным тиражом, заняв два номера «Человека и закона». Я раздавал авторские экземпляры направо и налево, навестив «Юность», отвергнувшую повесть, и с некоторой долей злорадства вручив свежеиспеченные журнальчики премудрой Мэри Лазоревне.

— Этот Сиренко сошел с ума, — кратко прокомментировала она мой успех. — И наша цензура — тоже. Это хулиганство вам с рук не сойдет. Тебе тридцать лет. А мне — шестьдесят четыре. И я всю жизнь — в советской печати. Твоя публикация — чудо. Но чудеса, как утверждал Булгаков, нуждаются в непременном разоблачении… И еще: стремясь к вершинам, помни, что Олимп может оказаться Везувием!

Как же была права многоопытная Мэри, воспитанная еще в сталинских редакционных школах, где за невинную опечатку можно было безвозвратно загреметь в колымские лагеря, как же права!

Первой на публикацию откликнулась «Литературная газета» — в ту пору издание солиднейшее, многостраничное, прочитываемое всей страной:

“А. Молчанов постоянно подчеркивает мелкое и пустое в своих героях через детали повседневного бытия. Жизнь у них проходит в суете, им некогда поднять голову к высокому. Егоров “химичит” с оценкой ремонта разбитых в аварии машин. Крохин мучается с похмелья, сочиняя очередную халтуру для передачи по радио. Марина ругается с мужем, отбивается от поклонников, бегает по магазинам… Автору этого мало. Он расширяет круг бездуховных персонажей. Но не все же у нас подонки, как в повести А.Молчанова. Да, работники Госстраха, как и специалисты других областей — отдельные работники и отдельные специалисты — иногда находят “ход”… Зачем же этот “ход”, неизбежно ведущий к скорому “мату”, выдумывать автору?”

Далее в дело вступила «Советская культура»:

“В повести три героя. Повествование ведется от первого лица. Мы имеем дело с тройной исповедью. Автор, несмотря на свою молодость, в литературе не новичок и, несомненно, знает, что повествование от лица отрицательного героя всегда опасно, на исповеди человек невольно стремится обосновать свои поступки, доказать неизбежность их, самооправдаться. Опытные литераторы часто в таких случаях используют прием “ненадежного” рассказчика, показывая свое скептическое отношение к герою, создавая атмосферу недоверия к нему. Однако в данном случае автор не пользуется этим приемом, предпочитая раствориться в своих персонажах, давая им полную волю на страницах повести, “балдея” вместе с ними”.

После критической пены, раздутой в периодике второстепенной, «Литгазета» продолжила:

“Двух мнений быть не может: повесть А.Молчанова — возмутительная клевета на советскую интеллигенцию. Вряд ли существует в нашей литературе последних лет другое произведение, в котором поголовно все действующие лица изображались бы преступниками либо подонками, в котором не нашлось места ни одному положительному персонажу. Вполне закономерно, что популярные газеты встали на защиту чести работников литературы и искусства”.

Статейки в «Литгазете» подписывались неким Половниковым, что являло собой псевдоним, прямо ассоциирующийся с народной присказкой «по жопе мешалкой», как предположил Сиренко через нервный смешок. Он тоже предчувствовал грядущие неприятности, не замедлившие тяжелым артиллерийским градом пасть на наши головы.

Состоялось совещание всех главных редакторов в секретариате ЦК КПСС. Вел совещание Зимянин — секретарь ЦК, главный идеолог страны Советов. Как мне поведал Андрей Дементьев, на совещании «трещали кости». Вопрос стоял об отстранении Сиренко от должности, разнос получили все за наметившийся недопустимый либерализм в отношении аполитичных публикаций, а персонально по Андрею Молчанову было принято постановление ЦК «Об усилении идеологической работы в писательской среде».

— Поздравляю, — сказал мне Дементьев. — По Солженицыну такого не принимали, ты — первый.

Сиренко, между тем, осуществлял отчаянные попытки спасти должность и обойтись без партийного выговора, чья перспектива вырисовывалась более, чем отчетливо на грозовом горизонте ближайшего будущего. Были нажаты все педали, олицетворявшие влиятельных лиц, кстати, подписавших «Перекресток» к печати. Но в их причастность к идеологической диверсии партийные верхи не вникали, понимая: уважаемые люди не приспособлены к чтению даже ведомственных документов, принесенных им на подпись, а уж что толковать про какие-то романы и повести… Как выразился при мне один из больших начальников:

— Все необходимые книги я прочел в детстве. Основная — букварь!

После срочно созванного совещания редколлегии, в стенах «Человека и закона» родился следующий документ:

СЕКРЕТАРЮ ЦК КПСС тов. ЗИМЯНИНУ М.В.

Уважаемый Михаил Васильевич!

Мы, члены редакционной коллегии редакции журнала “Человек и закон”, серьезно обеспокоены в связи с критикой, прозвучавшей в адрес повести А.Молчанова “Перекресток для троих”, опубликованной на страницах этого издания, и сознаем свою писательскую, гражданскую ответственность за допущенный промах в работе. Сейчас совместно с руководством журнала, его партийной организацией мы направляем усилия на то, чтобы исключить подобные случаи впредь.

С этой целью 17 июля 1984 года в редакции журнала состоялось заседание расширенной редколлегии, на которое были приглашены ведущие писатели приключенческого жанра, ответственные работники Минюста СССР и Минюста РСФСР, руководители редакции, члены ее редколлегии и партийного бюро.

В ходе делового, заинтересованного разговора было высказано немало пожеланий и предложений по улучшению работы с литературными произведениями, намечены конкретные меры по расширению авторского актива, тщательному отбору произведений для печати, их многостороннему и авторитетному рецензированию. Члены Союза писателей СССР от себя и от имени своих товарищей по перу, (которые по тем или иным причинам не смогли прибыть в редакцию),* заверили собравшихся в том, что лучшие произведения приключенческого жанра, пропагандирующие гражданственность, уважение к закону, будут рекомендованы, прежде всего, на страницах журнала “Человек и закон”.