— Я отправлю тебя к ушам богов! — вскричала Ашша-Ри. — Трёхрукий лишил тебя разума? Охотнику в битве нужны уши, зачем мешал?

— Мешал? — так же зло прозвенел голос человека. — Выродки, вы хоть думаете перед тем, как стрелы пускать, или боги для вас ума пожалели?

Ашша-Ри толкнула его, и он упал.

Шогол-Ву протёр лезвие о траву и поднялся.

— Вы хоть знаете, что это за тварь? — выкрикнул человек, отползая от Ашши-Ри. — Из Запретного леса!

Та остановилась.

— Откуда знаешь? Туда путь заказан.

— Заказан, не заказан, а только я там был!

Человек поднялся, морщась.

— Это такие, как вы, только байки слушают и от страха трясутся, а я был однажды, ясно? Не побоялся и пошёл, так-то, — смахивая с одежды сор, сказал он.

Отряхнувшись, человек зашагал, прихрамывая, к мёртвому зверю. Уселся рядом, положил ладонь на щетинистую макушку и лишь тогда продолжил:

— Это страж. Так дети леса их зовут. Не злой он. Вы, лишь бы убивать... Он не напал бы первым. Выродки, одно слово.

— Мы не могли знать. Я никогда таких не видел.

— Да и никто не видел. Видно, из-за Свартина всё. Мало ему людских земель, мало вашего Косматого хребта, он ещё и к Запретному лесу потянул свою лапу — ну, слышали уже. Взялся рубить. Может, дети леса осерчали, а может, и сам лес — не зря ж его Запретным зовут.

Человек покачал головой.

— Я так, с краю прогулялся, много не вызнал. Но если из леса того полезет всё, что там живёт, людям мало не покажется. Зря Свартин их тронул, ой, зря...

— Зачем ты мешал?

— Мешал? Я зверя успокаивал. Слышал, как дети леса им поют. Переврал, должно быть, всё, а чем я ещё мог помочь? Если бы я хоть слово успел вставить, если бы вот эта со своим луком не влезла!..

— Тот, кто бьёт первым, остаётся жив! Чего было ждать? Мне не нужны слова бесхребетного, не умеющего даже сражаться. С чего ты плачешь по зверю? А ты...

Ашша-Ри, стиснув зубы, обернулась к запятнанному.

— Если ещё сочтёшь слабой, лучше перережь мне горло. Я — верное дитя племени, и я заслуживаю того, чтобы со мной обходились по его законам. Не оскорбляй меня милосердием. Я прощала тебя лишь потому, что ты порченый, но больше не стану!

— Пришло время других законов. Кто остался от нашего племени, Ашша-Ри? Если позволять каждой жизни легко угаснуть, как скоро о нас забудут? Мы уйдём сами, без людской помощи. Останемся только в старых байках, да и те им надоест пересказывать.

— Ты... Порченый, одно слово. Только порченый может так думать.

Ветер, до этой поры дремавший, налетел с шумом. Пригнул метёлки трав, взъерошил перья нептицы, погладил мёртвого зверя по лохматому загривку. Загудел, сунув нос в стренгу.

— Идём, что ли? — сказал человек, поднимаясь. — Или ещё кого хотите подождать, чтобы помереть с честью?

Пустошь лежала, равнодушная и молчаливая. Она знала всё о том, где среди холмов скрывается зверь. И о тех, что идут по незримым тропам, и о других, пустившихся по следу. Пустошь знала, но даже если бы могла сказать, она бы не предупредила. Что ей, живой и мёртвой, лежащей в вечности, до мелких дел.

Человек сидел на упавшем стволе и медленно, не торопясь, жевал белый корень старого года, сморщенный и вялый. Шогол-Ву отыскал их ночью на ближайшем поле, забытые при сборе урожая. Дичь не стреляли, хотя тут, близ людского жилья, водились упитанные зайцы. Огня решили не жечь.

— Чего ты ждёшь? — зашипела Ашша-Ри. — Двуликий поднимается всё выше по холму!

— Да, да. Вот доем и пойду. Давно я этакой дряни не едал... Должны у меня быть силы, как по-твоему, а? Нельзя идти на дело, если брюхо от голода подводит и голова плывёт!

— На дело?

— Чего к словам цепляешься, рожа пятнистая? Это я только так говорю. Чего б и не купить ваши мази честно, если вот — в кармане раковины звенят? Но если из-за этой за нами погоня, я ж не знаю, может, они и до Подковок добрались. Может, ноги уносить придётся, а как унесёшь, если они меня едва несут? Из-за вас всё!..

Ашша-Ри вырвала корень из рук человека и отшвырнула в сторону, в заросли раздери-куста. Нептица поглядела любопытно, но подниматься не стала, продолжила чистить перья.

— Иди! — воскликнула Ашша-Ри, указывая рукой. — Живо! Пора уходить, а ты ещё тут!..

— Ладно, ладно, — заворчал человек.

Он поднялся, отряхнулся и побрёл, переступая торчащие корни, туда, где в просветах деревьев темнели изгороди и срубы и поднимались дымки.

Шогол-Ву стоял, прислонившись к тёмному стволу, растрескавшемуся, кривому, и слушал.