– Когда Тристан стал Злодеем, – ответила Клэр с отсутствующим, загнанным взглядом прекрасных глубоких глаз. – Денёк выдался… тот ещё.

Эви кивнула, не придумав, что ответить, что само по себе было тревожным признаком. Слова редко её подводили; проблемы начинались с теми, которые вырывались наружу.

– Готово! – Татьянна подошла, посмотрела на них, будто поняла, что вмешаться будет не лишним. – Держи. Расскажи потом, получше ли стало твоему старику: если нет, всегда можно вернуться к прежнему составу.

Эви встала на цыпочки и поцеловала её в щёку.

– Спасибо, подруга. И тебе тоже спасибо. – Она обернулась к Клэр.

Та кинула сочувственный взгляд на бутылочку:

– У твоего отца Неведомая болезнь?

Эви кивнула и убрала лекарство в карман юбки, а потом подошла к столу за плащом. Последние несколько часов прошли в дымке боли и облегчения, так что она понятия не имела, как её плащ переместился сюда с вешалки около рабочего стола.

– Эванджелина, пока не ушла! – окликнула её Клэр, и Эви обернулась, чтобы посмотреть ей в глаза. – Вечером делаю ещё порцию разных чернил. Хочешь себе?

Эви пожала плечами и чуть улыбнулась.

– Почему нет? Мне бы пригодились синие.

– Отлично! Все равно делаю партию для Бархатца.

Эви замерла, кровь застыла в жилах. Татьянна фыркнула:

– Ну и имечко. Он что, цветок?

Улыбка Эви каким-то образом удержалась на лице, когда она покидала комнату, шаги вновь стали целенаправленными, а в кармане лежала не одна бутылочка.

Из всех красивых флакончиков на полках у двери… Да, для этой у Эви имелось отличное применение.

Когда Эви добралась домой, уже стемнело. В комнате Лиссы свет уже не горел, но когда она вошла на кухню, то обнаружила там отца, который стоял над кастрюлей, что-то бормоча под нос. В воздухе висел едкий запах двух специй, которые смешивать, очевидно, не следовало.

Эви пыталась успокоиться, дышать ровно, вести себя нормально. Сглотнула ком в горле и выдавила улыбку.

– Привет, пап. Что готовишь?

– Почему это так трудно? – тихо ответил он вместо приветствия, раздосадованный и огорчённый. Эви знала, что он старался, и ощутила болезненный укол вины за то, что пропустила ужин и не уложила Лиссу в кровать. Она вытащила флакон Татьянны из кармана и протянул отцу, надеясь, что он не заметит, как у неё дрожат руки.

– Отец, пожалуйста, хотя бы попробуй это лекарство. Моя подруга целительница говорит, что это новое обезболивающее, очень эффективное.

Он погладил Эви по щеке большой ладонью.

– Всегда обо мне заботишься. – Дыра в сердце обратилась в кратер. – Прямо как мама.

Великолепно. Именно теперь, когда она и так стояла на пороге истерики, напоминание о самом большом её страхе чудесно освежало.

– Да, – резко ответила Эви, – только я ещё здесь.

Отец опустил руку, и между ними пронёсся холодок.

– Да. Конечно.

Он закашлялся. Будто не зная, куда деть руки, открыл бутылочку и опорожнил её одним глотком. У Эви хоть немного отлегло от сердца.

– Лисса сегодня рано улеглась, – заметила она, умалчивая, как рада, что в этот момент не нужно беспокоиться о сестре.

– Набегалась с соседскими девчонками. Как дела на работе?

Они вместе сели за стол, Эви коснулась ладонями знакомого дерева столешницы, прежде чем нервно уложить руки перед собой.

– Продуктивно, – ответила она, не найдя лучшего слова.

– Как и полагается на работе. – Отец улыбнулся ей. – Хорошо, что ты занята. Праздные руки ведут к беде.

Она поняла, что он вновь вспоминает маму, потому что он потянулся к медальону на шее.

– Пап, а ты знал, как тяжело было маме справляться с даром – тогда, давно? Ты видел, как она борется? Или всё это стало для тебя неожиданностью? – спросила она, сама не зная, зачем ей ответ. Почему он так важен.

Вопрос будто застал его врасплох, но, надо отдать отцу должное, он ответил, и Эви не сомневалась, что правду.

– Я понял, когда было уже слишком поздно.

Эви оставила его наедине с «высокой кухней» и пошла в спальню. По пути проверила Лиссу, которая мирно спала в кровати. Проходя мимо кабинета отца, заметила свет под дверью. Он уже забросил свою кулинарную катастрофу?

Но когда она толкнула дверь, комната оказалась пуста.

Она медленно вошла, ощущая, что поступает неправильно. В детстве ей запрещалось сюда входить, и пусть она выросла, всё равно казалось, будто она нарушает правило, заходя без разрешения.