— Будь осторожен и постарайся не привлечь их внимание, — увы, это все, что я могла сказать другу. И это меня убивало.

*

Наутро после тумана университет гудел, обсуждая очередное происшествие. Мало того, что появилась новая потерявшая память жертва, так еще и охрана порядка забрала его, закованного в наручники, прямо из общежития. В этот раз сутки своей жизни потерял первокурсник, которого к тому же подозревали в торговле «феей снов» — небезосновательно, как украдкой подтвердил мне Калеб. Из передававшихся по коридорам слухов стало ясно, что студента якобы видели вчера перед туманом, сбывающим опасное снадобье на юге города, но именно этот промежуток он и не помнил! По просьбе Калеба я старательно ловила не только слова, но и мысли, в общем шуме мало отличая одно от другого, однако ничего более конкретного никто из попавшихся по пути к нужной аудитории студентов не знал. К тому же, чем ближе мы подходили к кабинету истории, тем меньше ожидающих зачета однокурсников заботил какой-то там арест.

«Если лишусь стипендии, придется искать другое жилье!»

«…из автобиографии лорда Карла Закхена мы знаем, что…»

«Стерва высокомерная, ходит тут как королева!» — о, а это, кажется, обо мне. Я быстро обернулась, но в толпе студентов было не понять, чью мысль я поймала.

«Да скажи ты уже хоть что-нибудь про мою прическу! Я всю ночь на папильотках спала!»

«Только бы не серебряная эпоха!»

Перед закрытыми до начала занятия дверьми уже толпились однокурсники, поэтому мы встали чуть в стороне, подальше от любопытных ушей. Калеб еще и не пропускающую звуки завесу наколдовал, чтобы наш разговор точно остался только между нами.

— Не нравится мне это, — нахмурившись, признался оборотень, когда я не смогла поведать ему ничего нового. — Будь эта забывчивость случайной, за два года даже силами ленивых студентов можно было вычислить, что дает такой эффект. Да и жертв при случайном отравлении наверняка было бы больше, а у нас даже десяток не наберется. Значит, кто-то стирает память другим избирательно и специально. Как думаешь, может тут быть замешан еще один менталист?

— Вряд ли, — не задумываясь, ответила я. — Ты сам сказал, срок всегда один и тот же — ровно сутки. Ты в этом уверен?

— Предыдущих жертв не арестовывали, так что да. Сутки. У первых двух на провалы в памяти не обратили внимания, думали, просто перепили. После третьего случая жертвы собрались в общежитии вместе с теми, с кем были в «потерявшиеся» дни, и по чужим воспоминаниям восстанавливали хронологию событий. Сама понимаешь, ничего, что могло бы так повлиять на товарищей, в коллективной памяти не нашли, зато у каждого из трех было хотя бы несколько часов, в которые их никто не видел. Потому-то и решили, что дело в каком-то новом пойле — вывод, что наши забывчивые студенты тайком от друзей хлебнули чего-то запрещенного, напрашивался сам собой.

— Ментальному магу нет нужды стирать целые сутки, если нужно убрать какое-то определенное воспоминание, — пояснила я свою уверенность. — Наоборот, чем меньше промежуток, тем незаметнее он пропадает из памяти, и тем меньше сил тратится. Сутки — сравнительно большой интервал, если не хочешь привлекать к себе внимания, столько убирать не будешь. А еще интересно, — задумалась я, — блок это или полное стирание…

— Что? — не понял меня друг. Я мало рассказывала ему про специфику работы своего дара, до сих пор в этом не было нужды. Пришлось пояснять различия.

— Блок закрывает воспоминания на замок, если можно так выразиться, но они остаются в голове. Вспомни, как ты забывал и вспоминал о сейфе — это тоже блок, хоть и довольно хитроумный. А стирание — сам понимаешь из названия — безвозвратно. Что бы ни хранилось в стертом промежутке, нельзя вспомнить то, чего больше не существует.

— Как бы проверить… — загорелись глаза друга. Я помотала головой.

— Даже не думай. Как ты себе это представляешь? «Посиди спокойно полчасика, пока моя подруга пороется в твоей голове?»

— Ну, потом ты могла бы стереть этот короткий промежуток… — с надеждой в голосе подсказал оборотень, явно уже мысленно выбирая мне подходящую жертву.

— Нет! Но обещаю, если сутки воспоминаний потеряешь ты, я обязательно поищу их в твоей голове. Только не вздумай нарываться специально!

— И не думал, — пробурчал друг. — Неизвестно, что с жертвами за эти сутки произошло…

С этим я была полностью согласна. Один позабыл, как торговал «феей снов», вдруг, и остальные потеряли память не просто так? Липкий страх, который я старательно игнорировала в последние недели, снова напомнил о себе — Калеб ведь тоже связан с торговлей «феей», кто знает, может, дело именно в ней?

— Опять этот клоун, — презрительно процедил Калеб, прерывая мои размышления. Я проследила его взгляд и вздохнула — к аудитории приближался Генри Ласлоу с большим букетом розовых роз в руках. — Шестой год без девушки из-за тебя, а все никак не угомонится.

— Не думаю, что его некому утешить, — пробормотала я, пытаясь срочно придумать, как отказаться от букета и очередной порции громогласных, но фальшивых признаний. Как назло, поговорить мы с другом отошли в тупик, и отработанное за пять лет «ухаживаний» бегство было мне недоступно, а грубить в лицо и посылать куда подальше я так и не научилась несмотря на уроки Калеба. Воспитание часто оказывалось сильнее, да и нужные слова порой приходили в голову спустя несколько часов, когда было уже слишком поздно. Весь университет стараниями стенающего Генри считал меня жестокой стервой, годами то приближающей, то отвергающей пылко влюбленного в меня однокурсника. О своей безответной любви и моем бессердечии Ласлоу рассказывал так много и так красочно, что я сама почти поверила. Однако за фасадом страдающего героя скрывался расчетливый маменькин сынок, влюбленный не в меня, а в мое наследство. Эта любовь, кстати, была искренней.