В комнату вошел Эван в синем праздничном костюме и с Библией в руке. Ему было двенадцать, и он как раз проходил стадию «кто кого благочестивее».

— Главное на Пасху — вовсе не угощения, — заявил он. — По-моему, с этим следует подождать.

— Эван прав, — согласилась появившаяся вслед за ним мама. — Клэр, шоколад съешь после церкви.

А я уже поднесла зайца ко рту. О, искушение! О, необоримая жадность! О, грех вожделения!

— Тьфу ты, черт! — вырвалось у меня.

Все. Я обречена, и нет мне прощения. Господь воскрес не для того, чтобы Клэр Малоуни в этот день чертыхалась над шоколадным зайцем.

Мне не разрешили искать вместе со всеми запрятанные пасхальные яйца, а мою драгоценную корзиночку со всем содержимым отдали детям Макклендонов со Стафим-роуд. И мне пришлось отправиться туда с мамой, тетей Доки и другими дамами — учиться смирению.

Стафим-роуд, где жили Макклендоны, показалась мне похожей на Салливанову ложбину. Покосившиеся дома и ржавые трейлеры стояли полукругом, между ними был грязный, замусоренный двор, где бегали тощие собачонки, пугливые и наглые одновременно.

Мы вылезли из «кадиллака» тети Доки, и дамы стали хором сокрушаться, глядя на сбившихся в кучку оборванных ребятишек, которые раскрыв рты смотрели то на меня и мое роскошное розовое платье, то на вытащенную мной из машины корзинку с пасхальными яйцами.

Эдна, Лула и Салли выскочили на улицу накрашенные, в обтягивающих джинсах и кофточках с огромными вырезами. Засмотревшись на них, я едва не уронила корзину.

— Ой, какая же ты хорошенькая! — сказала Салли, погладив меня по голове. — Не девочка, а кремовое пирожное! А какие глазки! Подрастешь — никто перед ними не устоит.

Мама подошла и молча встала между нами. Салли, ее побаивавшаяся, отошла в сторонку. Мама вынула из багажника коробку с угощением и, наклонившись, строго прошептала:

— От машины ни шагу. Если хочешь, можешь угостить детей яйцами. Подарки мы будем раздавать после молитвы.

И я осталась во дворе наедине с дюжиной чумазых босоногих ребятишек, которые уставились на мою корзину так, словно собирались ее у меня отобрать.

— Хотите яиц? — спросила я со вздохом.

Все закивали. Я стала шарить в корзине, отыскивая среди вареных яиц шоколадные, но детям Макклендонов было все равно. Они с жадностью хватали и те и другие, срывали обертки, отколупывали грязными ногтями скорлупу и медленно, с наслаждением ели.

Я подумала про Ронни: он такой гордый, а папаша у него такой злобный, что никто и не осмелится поехать в Салливанову ложбину отвезти яиц ему. И мне почему-то было приятно, что с Ронни не устраивают такой благотворительной показухи, как с Макклендонами.

Вдруг я услышала шум подъезжающей машины, и — вот уж помяни, так и появится — во двор въехал Ронни на старом отцовском грузовике.

Я рот открыла — ему же всего двенадцать! Но он сидел за рулем этой керосинки. Выйдя из кабины и увидев меня, он застыл как вкопанный.

— Ты зачем сюда приехал? — спросила я.

И тут распахнулась дверь дома Дейзи, она выскочила — волосы растрепанные, под глазом огромный синяк.

— Ронни, забирай его! Пусть этот ублюдок проваливает! Чтоб духу его здесь не было!

Дети кинулись врассыпную, а я застыла на месте. Дверь снова хлопнула, и на пороге, прихрамывая, показался Большой Рон, по пояс голый, огромный, мохнатый, как горилла. Его налитые кровью глаза остановились на мне.

— Чего на меня пялишься, Дюймовочка? — прорычал он.

Я испуганно прижалась к машине тети Доки. Он тяжело спустился со ступенек и заковылял ко мне.

— Не лезь к ней! — крикнула Дейзи. — Она ни при чем!

— Заткнись! — бросил он. — Видишь того пацана?

Большой Рон ткнул в сторону босоногого кудрявого карапуза. Салли, наверное, наблюдала за происходящим из своего окна. Она выскочила во двор и схватила ребенка на руки.

— Он не твой, Рон! — завопила она. — Ты его не впутывай!

— А х«ть бы и мой! С меня взятки гладки. Правительство послало меня на фронт и оставило без гроша в кармане. — Большой Рон снова повернулся ко мне. — Твоего папочку и таких, как он, отправили туда, где поспокойнее. А мне пришлось за них отдуваться.

Ронни встал между мной и своим отцом.

— Слушай, давай-ка лезь в машину! — велел он.

— Ты, парень, не суйся, когда не просят. Захочу тебя послушать — влеплю пару горячих, и будешь визжать.

У меня дрожали колени. Они что, все с ума посходили? Большой Рон ткнул пальцем в ребенка у Салли на руках:

— Этот малыш, знаешь, чей он? Ты у дяди Пита спроси. Это его ублюдок.

Моего дяди Пита?!

Ронни, взвыв, как раненый пес, кинулся на отца. Тот, не удержавшись на ногах, рухнул наземь.