— Не думай, лети, — шепнула она.

Да, полетать было бы здорово, подумала Антье Мунсберг. Воспарить в небо, оставив все далеко внизу. Но разве можно взлететь с таким весом? Вдобавок на ней грузом висел Михаэль Хартунг, с которым она вот уже несколько дней тщетно пыталась связаться. Он не отвечал на электронные письма и не брал трубку. Сотрудник канцелярии, посланный в видеотеку «Кинозвезда», вскоре вернулся, ничего не добившись. Хартунг пропал бесследно, никто его не видел и не знал, где он может быть. Это сводило ее с ума.

Оставалось всего шесть дней до церемонии в бундестаге, речь для Хартунга была готова и согласована со всеми профильными ведомствами, министерством иностранных дел, федеральной пресс-службой и канцлером, которая лично внесла некоторые правки. По мнению Антье Мунсберг, речь получилась эмоциональной. На ее вкус, даже слишком эмоциональной, но, учитывая повод, вполне уместной. Главный посыл заключался в том, что один-единственный человек своими решениями и действиями может изменить общую картину. Это должно стать призывом против политической апатии и фатализма. Хартунг должен растормошить людей, призвать их: «Посмотрите на меня! Я был простым железнодорожником при всемогущей диктатуре, но сделал все возможное, и другие сделали все возможное, и вместе мы разрушили стены!»

От себя она добавила короткий абзац о европейской интеграции, поскольку считала, что настало время и восточному немцу во всеуслышание высказать свою причастность. В конце концов, именно падение Стены в один миг расширило Европу, хотя Антье Мунсберг и по сей день критически относилась к расширению ЕС на восток. Когда она думала о тех, кого приняли на борт, например об этих ужасных диктаторах из Варшавы и Будапешта, то понимала, что этого не должно было произойти.

Сама она училась во Франции, имела домик в Италии и осенью любила ездить в Грецию на сбор урожая оливок. Ах, Европа, какой прекрасной, изысканной и уютной она была раньше! Антье Мунсберг никогда не была в Польше и Венгрии, да и что ей там было делать? Поговаривали, будто еда там ужасна, женщины разодеты как проститутки, мужчины все поголовно пьяницы. В сравнении с ними восточные немцы еще цивилизованный народ.

Взять, например, этого Хартунга — довольно приятный мужчина, но нет в нем стержня, нет хватки, нет амбиций. Он, видите ли, устал и хочет покоя. Если бы в ГДР все были такими, как он, у власти до сих пор стояли бы коммунисты.

Оставался один вопрос: где он? Может быть, уехал ненадолго, вернулся в тот оздоровительный оазис. Или забился в угол от страха перед мировой политической сценой и многомиллионной аудиторией.

Проблема заключалась в том, что у Антье Мунс-берг не было альтернативного плана. Не могла же она из ниоткуда наколдовать еще одного восточно-германского героя. Вернуть заслуженного правозащитника Гаральда Вишневского, которого она только что вывела из игры при помощи некоторых финансовых вложений, тоже нельзя.

Ситуация была безнадежной, и чутье, на которое обычно Антье могла положиться, подсказывало, что все станет только хуже. Сегодня утром она созвонилась с журналистом Александром Ландма-ном. Даже он не знал, где Хартунг. Ландман пытался преуменьшить значение проблемы и думать оптимистично, но голос выдавал беспокойство. Вдобавок ко всему Хартунг не явился ни на презентацию книги, ни на важную встречу с рекламным партнером.

— Вот черт, — тихо буркнула Литые Муисберг Но. очевидно, недостаточно тихо, потому что Кристиана Теллерсен, будто в коме лежавшая на коврике рядом, удивленно открыла глаза. — Все хорошо, — шепнула Антье Мунсберг, — просто икру свело.

Теллерсен посмотрела раздраженно, как будто ее только что вырвали из состояния нирваны. Наконец Антье Му нсберг задремала и очнулась, лишь когда инструктор мягко коснулась ее руки.

Гостиница «Черный вепрь» находилась на главной улице Биберсбаха. На самом деле в этом городке была всего одна улица, от которой вверх к большим и маленьким домам, вплоть до самых виноградников, ответвлялись брусчатые дорожки. Прошло не меньше двадцати лет с тех пор, как Хартунг был здесь последний раз, но казалось, что за это время ничего не поменялось. В его комнате, выходящей на задний двор, стоял тот же сладковато-пыльный запах, что и раньше, матрас так же громко скрипел, клетчатые занавески, может быть, и пожелтели со временем, зато красные пластмассовые герани ничуть не потеряли своего меланхолического великолепия.

В этой комнате он сидел, когда все потерял. Жену, которая теперь жила на вилле с гаражом на две машины у самого виноградника. Дочь, которая, похоже, почти не скучала по нему. Он все еще хорошо помнил свои чувства в то время. Возможно, приехать сюда не такая уж хорошая идея, подумал Хартунг. Он снова мог все потерять. Жизнь — словно дрянная карусель: покрутит в воздухе пару крутое и остановится — и так каждый раз, на одном и том же месте.

Он хотел поговорить с Натали прежде, чем все рухнет. А в том, что все рухнет, Хартунг почти не сомневался. Главным образом потому, что сам не хотел продолжать. Так нельзя, он больше не мог рассказывать эту историю. Паула абсолютно права: ложь отравляет все и всех, кто с ней соприкасается. Теперь поможет только правда, правда — единственное противоядие. Пусть даже оно не подействует на Паулу. Ах, Паула, когда он думал о ней, сердце сжималось и жизненные силы будто покидали его.

Было еще рано, но Хартунг так устал с дороги, что решил лечь спать. Он планировал выспаться и, может быть, прогуляться на следующий день. Вечером ему предстояло поужинать с семьей Натали. Ее мужа, Себастиана, он видел последний раз на их свадьбе двенадцать лет назад. Себастиан был программистом, как и Натали, они познакомились во время учебы. Кстати, для Хартунга было загадкой, с чего это Натали вдруг решила изучать информационные технологии.

В детстве она хотела посвятить себя музыке или танцам, и Хартунгу казалось, что эти занятия ей очень подходят. Натали всегда была очень артистична, Хартунг вспоминал ее выступление в роли тыквы в театральном кружке начальной школы.