Шрифт:
А как Лиза открывала коробку… У нее же руки тряслись! И такие тонкие у нее были пальчики, а ногти все обгрызенные, страшненькие…
А в коробке были бабочки. Много-много. Большие, яркие, ручной работы; можно вешать на стены или цеплять на леску к потолку, чтобы они покачивались посреди комнаты, словно живые.
Именно тогда стало особенно страшно. Лиза от восторга перестала дышать. Открыла рот, хватала воздух, судорожно выдыхала…
– Лиза! – подскочил Иван.
– Ой, как это… Как же это… Милая моя! Красиво как!
Слова полились, заблестели слезки. И всех сразу отпустило.
А дальше Саша помнила плохо. Как будто вместо чая ей поднесли чистого спирту. Хотя это, конечно же, был чай – она отлично помнила, – она сама вытаскивала из чашки один за другим дешевые пакетики-пирамидки с крепким смородиновым вкусом, и они оставляли бурые разводы на блюдце.
Она не помнила, о чем говорили и говорили ли вообще. Руки Лизы, постоянно теребящие Сашины пальцы и колени, обжигали, не давали сосредоточиться, мешали. Любовь Лизы, безумная, всепоглощающая любовь, ослепляла, не оставляла места, страшно смущала и сковывала.
Саша не знала, что ей еще сказать. Она не знала, как себя вести с этой странной доброй восторженной девочкой. Она никогда не водилась, не имела никаких дел с такими людьми. А тетя Таня все подливала чай. А Мурзик свернулся калачиком на диване и уснул.
И в какой-то неуловимый момент Саше пришло понимание: то, что здесь творится, – хорошо, правильно. Как будто все это как надо – и глупая тетя Таня со своими куриными ножками, и мрачный Очитков, который даже не пытался казаться веселым, и этот Мурзик. И Лиза. Все правильно, потому что это правда. Что они такие, какие есть.
На прощание Лиза порывисто прижалась, обхватила Сашу руками. От ее футболки пахло детским потом, фруктовым дезодорантом и лимонадом. А под футболкой трогательно вздрагивали тонкие ребра и лопатки.
– Скажите, а вы любите меня? Хоть немножко?
– Конечно, Лиза, конечно, люблю.
Ну и пусть так. Пусть слово родилось, словно недоношенный еж. Но ведь родилось, задышало.
– Спасибо, спасибо, спасибо!
И снова – чувства взахлеб, слезы в глазах, порывистое дыхание.
Как страшно.
10
Синий вечер опустился на город. В прозрачном холодном воздухе любой предмет, ветка, здание, человек обретали четкий фиолетово-черный контур – фиксировались, становились иными, нездешними. Саша подумала, что так выглядит замедленное время.
– Пошли в кафе, – сказал Очитков.
– Разве мы на «ты»?
– Теперь да. Придется. Теперь вроде как кумовья.
Саша думала, что кафе будет похоже на то, недавнее, – с клеенками и пластиковыми стаканами. И была рада, что ошиблась. Тут хотя бы было уютно и не убого.
– Пьешь водку?
– Вообще-то нет.
– Вообще-то да. Но редко и стыдно, так ведь? Давай, чего уж. Сегодня надо.
Саше вдруг стало решительно все равно. Она чувствовала странное опустошение и усталость.
Выпили. Закусили. Помолчали. Иван налил еще. Саша чувствовала, как стремительно пьянеет. «Меня развезет, как восьмиклассницу», – подумала она. И тут же: «Ну и похрен». Со стойки звучала Don't Speak. Саше нравилась эта песня – под нее хотелось медленно двигаться, уткнувшись носом в мужскую рубашку.
– Она скоро умрет, – тихо сказал Иван.
– Чего?
– Чего слышала.
– Да ну… Фигню какую-то несешь.
– Эндомиокардиальный фиброз. Так вроде правильно называется. Дело времени.
– А… а че это? – Саша потрясла тяжелой головой.
– Это не лечится. У нее не лечится. Операцию она не перенесет. Так врачи сказали. Я сам ездил везде, узнавал. Сказали – генетика, сказали – обостряется. Козлы.
– Господи… И когда?
– Скоро. Давайте выпьем еще.
– Бли-ин… Иван, да как так-то?!
– Пей, Саш. Все так. Я потом отвезу тебя.
Она смутно помнила, как ехали в такси. Потом вырубилась. Очнулась уже на диване. Ну, как очнулась… просто по-тюленьи, носом набок, лежала на животе и слышала разговор в коридоре – как сквозь вату.
– Да будь ты человеком! – громко говорил Иван. – Ну хреново же бабе, ты че, не видишь?
– Я все вижу, – холодно и спокойно, Женька.
– Да ни хрена! – Зря он так, слышно же, что голос нетрезвый, тягучий, как теплая жвачка. – У нее, может, горе. Она, может, переживает.