Шрифт:
– Ага, ну да, ну да.
Вот сука! Сказать бы ему, какой он сука. А Иван все разорялся, все тащил его в дом. Боже, как стыдно… И Саша снова вырубилась, провалилась в темноту, как в теплую ванну.
Иван гремел посудой на кухне. Голова совсем не болела, даже удивительно. Саша обнаружила себя в постели, в тех же брюках и блузке, в которых ходила на день рождения. В окно светило солнце. Из приоткрытой форточки тянуло сырым и свежим воздухом, старыми листьями, дождем, землей.
Господи… Вот так возникнуть, а потом исчезнуть… Ну почему все так? А как иначе? Что со всем этим делать, как жить дальше, как нести, куда нести?
Телефон, ну конечно…
«Я могу, писать тебе вечно Могу, сто раз звонить И только бы услышать Родной голос Мне кажется, я слышу твой голос везде. И когда, я плакала. Ты сидела рядом. Так, тихо. И когда, что – что случилась. Мы все переживали. Друг – за друга. Я помню – яркие моменты. Я вспоминаю с улыбкой все. Просто – спасибо что ты у меня есть Мама…»Саша резко соскочила с кровати. Картина выстроилась вмиг, пронзила, зазвенела в мозгу…
– Иван!
Он возник в проеме двери. По черным кругам под глазами Саша поняла сразу – не спал.
– Дай мне свой телефон!
– Э… зачем?
– Дай! Быстро! Свой! Телефон! Пароль, Иван, черт тебя порви!
«…К сожалению мой папа не все люди добрые. Но добро побеждает зло. Есть, люди которые, настолько мудрые и добрые. Они не пройдут мимо, оно помогут… Вот она такая. И дают людям поддержку. В жизни всякое что случается…»
«Вот хочу сказать тебе папа. Пойми она ведь такая как свет как, солнце. И пожелей. Бывают у человека, накопят обиды. И большей она не доверяет не кому. Мама ведь такая я все правильно говорю. Она такая как хотела я…»
«Таких людей, очень мало.
Как она.
Она очень добрая».
Саша рухнула на постель, сжимая чужой телефон вспотевшими руками. Иван стоял, хмуро и напряженно вжавшись в стену, став меньше.
«Она такая! И это я я я нашла ее… Наверно приходит трудности… И улыбка у сверкает как салют! Когда она светиться, становиться все по-другому. Кабуто (счастье) пришло. А когда идет по ступенькам – шикарном платье… И туфли – слышно из далека. Буто волшебница спустилась! В глазах у нее яркий свет! Буто не боло не когда обид… И не боло трудностей. Просто человек) Любит всех людей… По коридору, она идет… Пальто на распашку. Идет улыбается Наша мама) Мой стих…»– Иван, ты ведь все знал, да?
– Наверное, да.
– Почему ты сразу ничего мне не сказал? Какого лешего! Ты ведь все знал! Все знал!
– Знал. Да успокойся ты.
– А тетя Таня? Она…
– Бабушка. Должна же быть у человека бабушка. Такая – с пирогами, с курицей, ласковая. И братик. Чтобы заботиться, чтобы защищать от всего света, ну и играть с ним… нужен же братик. А кто еще-то, кроме Мурзика? Кому еще нужна ее любовь? Саша, Сашка, ну что ты… Да, не говорил. Думал, испугаешься. Думал, скажешь – ну вас всех на хрен, уроды. Ты вон какая… Где я, и где ты… Она же так решила. Она придумала нас, понимаешь? Она сама нас создала, нарисовала, намесила. Больше ничего же нет у нее. Даже и жизни почти уже нет. Ну, Саш. Ну, ненадолго. Ну, пожалуйста.
Саша плохо соображала. Она сидела на кровати, закрыв лицо руками.
На деревьях пушился иней. Хотелось увидеть снегирей. Сашу всегда они умиляли – жирненькие яркие пусяки с пренебрежительно-важными взглядами. Но снегирей не было. Удивительно безлюдный парк утопал в снегу, а снег этот был до безумия чист и свеж.
– Был вчера у Татьяны Сергевны, – сказал Иван. – Плачет, конечно, чего там. Теперь вот Мурзика забрали.
– Куда?
– Куда-то родители увезли. Сами живут где-то у черта на рогах, в какой-то, мать их, пустой степи. Чего им там ребенок?
– Да ладно, может, там ему лучше будет.
– Может, лучше, ага.
– Скучаешь?
– Да как-то все… – Иван почесал бороду, скривился. – Хреново, конечно.
– Хреново.
– А с другой стороны, не знаю прямо… так, знаешь, иногда проснешься и думаешь – здорово. Может, кофе, ты как?
– Можно и кофе. А ты снегирей не видал?
– Рано им еще. К февралю подтянутся.
– Значит, скоро… И у меня так… ну, когда проснешься.
Дорога была белой-белой, такой, что слепило глаза. Снег казался добрым и теплым. Он мягко искрился, будто светился изнутри миллионами белесых радуг.